Как велит Бог - Никколо Амманити

Гудки.

122.

"Она мертва"

Прошло не меньше пяти минут с тех пор, как Ида закрылась в уборной.

Она могла потерять сознание от вони.

Беппе Трекка в тревоге прислонился ухом к двери. Из-за стука дождя и воя сотрясающего кемпер ветра ничего не было слышно.

Он заготовил простые, ясные слова, чтобы объяснить ей, что их роман ошибка.

Беппе кашлянул.

— Ида?.. Ида, все в порядке?

Дверь распахнулась, и бледная как привидение Ида Ло Вино вышла из туалета.

Он сглотнул.

— Там немного воняет?

— Ида кивнула и прошептала: — Беппе, я тебя люблю. Люблю тебя больше жизни. — И засунула язык ему в рот.

123.

— Что ты, мать твою, натворил? Ах ты, грязный сукин сын, психопат, душегуб! — кричал Рино, схватив Четыресыра за локоть. — Ты убил девочку! У тебя ум за разум зашел, дебил помешанный... — Он влепил ему такую сильную пощечину, что хрустнуло в ладони.

Четыресыра рухнул на землю и жалобно заскулил.

— Не реви, засранец. Заткнись, не то я тебя убью. — Рино приподнял голову, как шакал, воющий на луну, заскрипел зубами, растирая ушибленную руку, и пнул Четыресыра по ребрам.

Тот, захрипев, откатился в грязь.

— Ты раскроил ей камнем голову. — Удар. — Ты это понял, ублюдок? — Еще удар.

— Я... не хо... тел. Кля... нусь, я не... хотел. Мне.. жаль, — подвывал Четыресыра, сокрушенно качая головой. — Я сам... не знаю... почему.

— Ах, ты не знаешь? И я тоже не знаю. Вонючий насильник, кусок дерьма... — Рино схватил его за волосы и приставил дуло пистолета к глазу. — Я убью тебя!

— Да, убей меня! Убей! Я заслужил... — бормотал Четыресыра.

Алая, неистовая ярость воспламенила голову, напрягла мускулы и натянула сухожилия указательного пальца, сжимавшего курок пистолета. Рино знал, что должен сейчас же, немедленно успокоиться, иначе дело кончится тем, что он выпустит этому засранцу мозги.

Подошвой ботинка он треснул Четыресыра по зубам, тот сплюнул кровью и свернулся на земле, укрыв руками голову.

Тяжело дыша, Рино засунул пистолет за пояс, обеими руками поднял с земли тяжелое бревно и разломал его о дерево.

Этого было недостаточно. Внутри еще слишком сильно кипел гнев.

Тогда он взялся за весивший не меньше полусотни килограммов голяк, чтобы бросить его куда-нибудь, с криком поднял его из грязи, но тотчас же онемел.

Камень выскользнул у него из рук.

Мир вокруг него распался на сотни цветных осколков, как треснувшее стекло, и тяжелые, словно из раскаленной добела массы свинца, тиски сдавили череп. Два острых шила вонзились в виски, а по всем конечностям забегали мурашки.

Он застыл, согнув колени и наклонившись вперед, как борец сумо, вытаращив глаза и осознав, что до сих пор не имел ни малейшего понятия о том, что такое головная боль.

Несколько мгновений спустя он потерял равновесие и плашмя рухнул на землю.

124.

Прошло десять минут с тех пор, как Тереза сообщила ему о том, что беременна, но Данило Апреа все еще сидел в той же позе на краю кровати.

Он знал, что должен как минимум разрыдаться, как максимум — выброситься из окна и покончить с этим раз и навсегда.

"Если бы мне хватило духу покончить с собой. Вот тогда ты попляшешь, дорогая Тереза... Какое блаженство! Всю жизнь будешь мучиться угрызениями совести"

Проблема была в том, что Данило жил на третьем этаже. И со своей невезучестью рисковал только сделаться паралитиком.

В любом случае он должен был что-нибудь предпринять. Может, просто уехать. Далеко-далеко. Отправиться жить куда-нибудь в Индию. Но в Индию ему не хотелось. Грязная страна. И мух полно.

Но если он будет размышлять на подобные темы всю ночь до утра, до зари, до рассвета, эта ночь, самая гадкая ночь самой гадкой жизни, пройдет. Данило знал, что, если не занять чем-то голову, он может выкинуть какую-нибудь глупость, о которой потом горько пожалеет.

Он взглянул на потолок. Клоун все еще был там. Он висел в темном углу, до которого не доходил свет телевизора.

"Бедняжка, бог знает что она себе вообразила... Может, она думала, что это радостное известие так тебя поразит, что ты возьмешь и повесишься на люстре? Думаешь, ее будут мучить угрызения совести? Нет, она будет только рада. Наконец она от тебя избавится. Вот на что рассчитывает эта женщина. Что ж, она ошибается. Чтобы тебя прикончить, нужно стрелять в тебя из базуки"

Данило хотел ухмыльнуться, но губы словно склеились. Тогда он закивал головой.

Наивная дурочка. Она так ничего и не поняла. Он прекрасно знал, что рано или поздно это случится.

"Она забыла Лауру. Думает, что ее сможет заменить другой ребенок"

— Молодчина! — Он захлопал в ладоши. — Какая же ты у нас молодчина!

"Но это ничуть не меняет твоих планов. Потому что на самом деле Терезе наплевать на этого вылизанного продавца покрышек. Просто-напросто он ей был нужен, чтобы жить на его деньги и чтобы забеременеть. Точка. Как только появишься ты с бутиком и с настоящими деньгами, она вернется к тебе".

— Да кому она нужна? — пробормотал Данило, хлюпая носом.

"Ты один ограбишь банк. Тебе никто не нужен. Принимайся за дело прямо сейчас. Немедленно"

Данило поглядел на паяца. "Ты прав. Конечно, я могу все сделать сам, и как я об этом раньше не подумал?"

За окном над пустынным городом продолжала бушевать гроза. Ему даже трактор не понадобится. Хватит машины.

Машина у него была. В гараже, она стояла там со дня похорон Лауры. Ему несколько раз представлялась возможность продать ее, но он этого не сделал. Спрашивается: почему? Не потому, что он рассчитывал однажды снова сесть за руль, и даже не оттого, что из салона этой машины отправился на небеса его ангел. Нет. Все потому, что она ему потребуется, чтобы в одиночку совершить налет.

— Все сходится.

Значит, и то, что Рино и Четыресыра сошли с дистанции, было частью большого плана, придуманного Богом специально для него.

"Все деньги будут твои. Не придется ни с кем делиться"

Он станет по-настоящему богат, всем назло. И Тереза, поджав хвост, прибежит как миленькая.

— Извини, Тереза. Ты забыла Лауру. Ты сказала, что любишь шиномонтажника. Что захотела от него ребенка. Вот и оставайся с ним, — сказал Данило, подняв указательный палец, словно она стояла там, перед ним, и впервые за долгие часы ощутил слабое удовольствие.

Данило знал, что должен делать.

Он встал и, шатаясь, направился в уборную совать себе в рот два пальца.