Политики, предатели, пророки. Новейшая история России в портретах (1985-2012) - Сергей Черняховский

Третий, самый примитивный тип лидера: тот, для которого власть — лишь средство для собственного благополучия. Как только борьба за власть становится рискованной, как только ему говорят: «Отдай власть, ведь могут убить», «Отдай власть, стремно становится, проиграешь — посадят», «Отдай власть! Прольешь кровь — ругать будут!», — он сдается. Власть нужна ему не для великой цели, даже не сама по себе — ему нужен комфорт, который она обеспечивает. И если можно сохранить комфорт, отдав власть, а, не отдав — можно его утратить — он никогда не пойдет на риск.

Есть, правда и четвертый, «прото-тип». Это те лидеры, которые во власти служат своему тщеславию. Они хотят войти в историю «великими реформаторами», понимают, что с помощью власти могут что-то сделать, понимают, что нужно что-то сделать, — но не знают что. К этому типу относится Михаил Горбачев и, пожалуй… Ладно, поживем — увидим…

Так случилось, что в СССР в 1980–90-е годы лидера первого типа не было. Хотя, возможно, чем-то подобным мог стать Андропов. Это уже шутка истории: такие вообще редко появляются.

Лидером второго типа в этот период был только Ельцин. Остальные, рожденные в аппаратных недрах мирного советского общества, в лучшем случае были лидерами третьего типа. Поэтому, они всегда и проигрывали Ельцину. У них и так всего, что их интересовало, было достаточно. Ельцин, потенциально, готов был драться за свою власть не на жизнь, а на смерть. Они — никогда. Власть для них была не самоценна, была вторична, рисковать за нее большим — они никогда не решались. И всегда ему проигрывали.

Остальные, рожденные в аппаратных недрах мирного советского общества, они всегда проигрывали Ельцину. Ельцин, потенциально, готов был драться за свою власть не на жизнь, а на смерть. Они — никогда. Власть для них была не самоценна, была вторична, рисковать за нее большим — они никогда не решались. И всегда ему проигрывали.

Все они — были производны.

Обычный функционер ждет, пока течение выведет его наверх, но никогда не пойдет поперек. Это — нарушение внутренних принципов системы. Поэтому система это отторгает. Хотя, без такого начала может существовать только до тех пор, пока ситуация не обостряется и пока ей не бросает вызов внесистемный Зубр. Иногда, она может такого задавить. Иногда — нет. От многого зависит.

Ельцин был воспитан системой. Может быть — глубже и искренней верил в то, от имени чего эта система выступала. И попытался, в 1986–1987 гг. служить этому, большему, чем сама система, началу.

Система могла поставить на Ельцина — и тогда она стала бы непобедима. Но вынуждена была бы служить не себе, а этому большему. И система его отвергла, выбросила, сломала ему некий ценностный хребет.

Но Ельцин, во-первых, был достаточно силен, чтобы не умереть от этой боли, боли сломанного позвоночника, боли сломанной веры: ведь Система и Дело, Знамя — для него были синонимами.

Хребет сросся. Но это уже был изуродованный хребет. Вместо веры и служения хребтом стала ненависть. Ненависть к тем, кто сломал этот хребет абсолютно ни за что ни про что — ну не было выступление его в октябре 1987 ни нелояльным, ни антипартийным. Били-то не за выступление. Били за то, что увидели намек на Зубра. И вместо веры — осталось желание мстить.

Ельцин остался с искривленным хребтом — и теми качествами лидера, которые у него были. С умением вставать и идти против течения. С умением драться. С умением мобилизовываться в минуты опасности.

У Пушкина в «Борисе Годунове», возглавляя поход против России, Самозванец говорит: «Вы за царя подъяли меч, вы чисты. Я ж вас веду на братьев; я Литву позвал на Русь, я в красную Москву кажу врагам заветную дорогу…» Ельцин олицетворил собой, по сути, вполне социалистические ожидания, направив их против коммунистической партии и социалистической системы. Без этих ожиданий никто никогда не совершил бы в стране контрреволюцию, не сумел бы поднять народ против компартии и своей страны. И, похоже, вот это вот: «Я Литву позвал на Русь…» стало неосознанным ночным кошмаром Ельцина.

Отомстив, он, с одной стороны исчерпал основную внутреннюю мотивацию, и, возможно не осознавая, чувствовал — он уничтожил то, что было и его сутью.

Мстя, он мог побеждать и давить врагов. Но не мог ничего создавать. Потому, что не знал — зачем… Ельцин не мог создать ни капитализма, ни буржуазной демократии в России — потому, что это было не его.

Он, изначально, мог быть плодотворен в создании того, во что верил, служении тому, что его создало. Но это — он уничтожил. Осталась сила драться, осталась любовь к власти. Осталась мощь бесплодия.

Вся личная сила, все блестящие личные лидерские качества, которые, служи они правому делу, могли дать этому делу великие победы, — оказались бесплодны и разрушительны, став на службу «темной стороне силы». Анакин Скайуокер стал лордом Вейдером. И плохо пришлось джедаям. Да в системе больше и джедаев не нашлось.

Да, Ельцин — черная фигура истории. Но он был борцом и бойцом. Он мог встать и пойти против элиты и против течения. Мог переломить ход событий.

Оценивать отрицательно его роль — справедливо. Только надо понять, что сыграть ее он мог потому, что обладал всеми этими качествами. А у тех, кто был против него — их не было. Учиться надо.

Ситуация с конфликтом между Медведевым и Лужковым, ее развитие и последовавшее «отрешение» мэра Москвы прежде всего вызывает ощущение нечистоплотности, грязи. Причем это ощущение, прежде всего, вызывают именно действия со стороны Медведева. Он ни разу не высказал никаких прямых претензий по отношению к руководителю столицы. Он все время прятался то за «анонимные источники в администрации Президента», то за полуанонимных журналистов ведущих каналов, исполнявших его заказы по оперативному изготовлению компрометирующих Лужкова малодоказательных фильмов-обвинений, то за своего пресс-секретаря, прославившуюся, прежде всего, демонстративной защитой неприличной статьи Подрабинека… Он так и не смог объяснить причин возникновения у него «недоверия» к лидеру Москвы.

Даже ультиматум с требованием отставки руководителя Москвы он не осмелился предъявить лично, а передал через руководителя своей Администрации. Причем и в этом разговоре никаких конкретных обвинений или претензий медведевская сторона предъявить не смогла.

В целом это создает впечатление, что его недовольство Лужковым носило такой характер, о котором самому Медведеву и его сторонникам неловко было говорить публично. То есть, что от мэра требовали чего-то такого, о чем было неприлично сказать вслух — чего-то недостойного и противозаконного.

Даже Указ о его снятии он издал, по сути, спрятавшись в другой стране. То есть, уехав подальше от своей страны, от жителей столицы, мнение которых по этому вопросу он проигнорировал, от самого Лужкова — а главное, возможно, от Путина у которого, как говорят многие, было иное мнение по этому вопросу.

Сегодня много размышляют о сути и причинах конфликта — но отдельным вопросом остается именно стиль, в котором действовала медведевская сторона. И главным орудием, которое она использовала, точнее — использовал Медведев — это данная им команда на примитивное обливание Лужкова грязью. А использование грязи в любом случае не красит того, кто избирает ее своим орудием. Тем более, что «разоблачения» президентских «гряземетателей» отличались двумя важными чертами: во-первых, в них не было ничего нового по сравнению с теми сплетнями, которые пересказывали противники Лужкова в течение уже десяти лет, во-вторых, ни одно из них, строго говоря, не было не то что доказанным — а просто доказательным.