Конкистадоры. История испанских завоеваний XV- XVI веков - Иннес Хэммонд

Враждебность населения стала очевидной, как только испанцы бросили якорь. От берега отошли каноэ, полные вооруженных воинов с золотой маской в качестве боевого знака. Когда же Писарро высадился на берег с целью попытаться объясниться на языке жестов, на его отряд набросились орды воинов. Писарро удалось спастить только потому, что индейцы на мгновение остолбенели при виде того, как один из кабальеро отделился от своей лошади.

Эта единственная стычка настолько обескуражила людей Писарро, что большинство из них шумно потребовали возвращения в Панаму. Отчасти это объяснялось условиями, в которых им приходилось действовать, отчасти – качеством человеческого материала. До Панамы было немногим более пятисот миль, но для большинства участников экспедиции каждая миля являлась настоящим шагом в неведомое. Пятьсот миль – небольшое расстояние для экспедиции первооткрывателей, однако существование людей на борту кораблей Писарро сильно отличалось от жизни участников плаваний Колумба и Магеллана. Они не были моряками. Эти солдаты-авантюристы не имели представления об управлении кораблями в открытом море. Точные размеры судов экспедиции неизвестны, однако мало вероятно, чтобы они были больше «Санта-Марии», длина которой составляла всего 78,5 фута; в дополнение к команде каждое из них несло почти сто человек, не считая лошадей и припасов. Каждый, кому приходилось плавать на дрифтере или траулере такого размера, поймет возникающий при этом дискомфорт – а во время шторма условия жизни на борту становились почти невыносимыми. Более того, поскольку ветеранам-колонистам было очень хорошо известно, с какими тяготами неизбежно столкнется экспедиция, и Писарро, и Альмагро вынуждены были набирать людей среди неудачников колонии или новоприбывших из Испании. В Европе эти люди стали не нужны в связи с окончанием войны и прибыли за море искать удачи, будучи в состоянии, близком к отчаянию. В отличие от Кортеса у Писарро не было возможности выковать из этого невдохновляющего материала дисциплинированную и эффективную силу. Он знал, что при столкновении с решительным противодействием местного населения шансов уцелеть у него будет немного.

Принятый в конце концов план являлся повторением того, что они делали прежде. Писарро должен был остаться в лагере в подходящем месте, а Альмагро – вернуться в Панаму и, продемонстрировав захваченное золото, добыть подкрепление. Эта перспектива вряд ли радовала Писарро, и компаньоны чуть не поссорились; однако в конце концов он согласился, что другого выхода нет. Экспедиция вновь подняла паруса и с попутным ветром и течением направилась вдоль берега на север в поисках подходящего места для лагеря. Однако местные жители везде были настороже и настроены враждебно. Чтобы не повторять печальный опыт пребывания во влажных, кишащих москитами топях севера, Писарро на этот раз высадился на острове Гальо. Два голых холма на этом острове красных скал – едва ли не единственная заметная деталь рельефа среди удручающе плоской равнины Рада– де-Тумако; это пустынное место быстро довершило начавшийся уже процесс деградации его войска. Солдаты, воспитанные в подчинении начальству, пока не бунтовали в открытую, но нескольким из них удалось тайком отправить на корабле Альмагро письмо, спрятав его в прихваченный в качестве образца ком сырого хлопка. Упаднический тон письма и обвинения в адрес Писарро в том, что он насильно удерживает людей на острове, с быстротой молнии разлетелись по всей колонии. В результате Альмагро не только не удалось добиться поддержки губернатора в наборе необходимых рекрутов, но на Гальо было отправлено два корабля под командой офицера по имени Тафур, чтобы эвакуировать остальных участников экспедиции и привезти их обратно в Панаму.

Достигнув острова Гальо, Тафур обнаружил остатки экспедиции в состоянии, близком к полному истощению. Людей в лагере стало значительно меньше, так как вскоре после отплытия Альмагро Писарро избавился от наиболее беспокойных членов команды, отослав их с Руисом на втором корабле под тем предлогом, что он нуждается в ремонте. Оставшиеся с ним в конце концов вынуждены были довольствоваться одними моллюсками. Под тропическими дождями кожа их обветрилась и обгорела на солнце, одежда превратилась в лохмотья, кости торчали; они выглядели как ожившие огородные пугала. И все же тринадцать человек решили проигнорировать приказ губернатора и остаться со своим лидером в добровольном изгнании на этом злополучном пустынном островке. Писарро учился у Кортеса: проведя на песке острием меча свою знаменитую линию, он поступил ничуть не менее драматично, чем Кортес, когда утопил свои корабли. Да и его слова: «Друзья, эта линия отделяет нас от труда, голода, жажды, усталости, болезней и всех прочих превратностей, которые мы найдем в нашем предприятии, до того самого дня, когда наши души вернутся к Господу…» Речь Писарро в изложении Прескотта несколько отличается от версии Гарсиласо и заканчивается с еще большим пафосом: «Там лежит Перу с его богатствами; здесь Панама и ее бедность. Выбирайте, каждый из вас, что больше подходит храброму кастильцу. Что касается меня, я иду на юг». С этими словами он переступил черту.

Поступок этот не был пустой бравадой. И Альмагро, и Луке прислали Писарро письма, в которых убеждали его твердо придерживаться первоначального плана и добавляли, что возвратиться по приказу губернатора, подобно побитой собаке, означало бы потерять все достигнутое ценой таких лишений и денег. Они заверяли его, что перевернут небо и землю, но обеспечат его средствами продолжить экспедицию. Писарро в этот исторический момент, стоя на песке островного мыса в оборванной одежде, с обнаженным мечом, являлся олицетворением сильного и неукротимого духа. Два корабля уходили прочь – корабли, которые могли в безопасности доставить его обратно в Панаму, в историческое небытие. Не жажда власти, но сожаление о растраченных попусту энергии и способностях, о почти прошедшей жизни, предчувствие, что он стоит на пороге подлинных свершений, – да, его гнало вперед нечто гораздо большее, чем заурядная жажда золота.

Руис, вернувшийся в качестве лоцмана на одном из судов Тафура с целью спасти своего капитана, не колебался. Он вслед за Писарро перешагнул черту. Следующим был родившийся на Крите Педро де Кандиа, а вслед за ним шагнули еще двенадцать человек – Кристобаль де Перальта, Николас де Ривера, Доминго де Соралусе, Франсиско де Куэльяр, Алонсо де Молина, Педро Алькон, Гарсиа де Харен, Антонио де Каррион, Алонсо Брисеньо, Мартин де Пас, Хуан де ла Торре и Франсиско Родригес де Вильяфуэрте[37]. Эти оборванные, покинутые товарищами люди стояли и смотрели, как два корабля ставят паруса и с попутным южным ветром исчезают за горизонтом. Тафур не был авантюристом. Он был офицером, для которого повиновение приказу – главная добродетель. Он не собирался поощрять оставшихся в их безумии, оставляя им одно из своих судов. С ним отправился и Руис, чтобы убедить губернатора в необходимости поддержать экспедицию, по крайней мере до Тумбеса.

Целеустремленность – качество, уважаемое всеми, и в анналах открытий, так же как в анналах войн, бесстрашное преследование цели без оглядки на собственную безопасность чаще приводило к успеху, нежели к гибели. Ходатайства Альмагро и Луке, поддержанные Руисом, постепенно возымели действие, и в конце концов губернатор неохотно дал согласие снарядить судно, при условии что в состав экспедиции не будут включены солдаты и что лоцман в любом случае должен вернуться через шесть месяцев, достигнут они Тумбеса или нет, и привезти с собой Писарро и его тринадцать товарищей. Даже такого ограниченного и неохотного согласия удалось достичь лишь через несколько месяцев. Отплывая вновь, Руис не имел представления, найдет ли он Писарро живым или мертвым.