Шаляпин - Виталий Дмитриевский

Недуги не позволяли Чехову долго жить в Москве, он приобрел в Аутке, близ Ялты, запущенный участок, по его плану построили небольшой двухэтажный дом. «Чехов был сидячий человек, — вспоминал С. Я. Елпатьевский. — Он редко ходил в гости, не очень любил гулять, и я не помню, чтобы он пешком ходил за пределы Ялты… Иногда выходил из своего дальнего Аутского угла к морю, садился на Набережной у книжного магазина Синани, с которым приятельствовал, и подолгу сидел, наблюдая прищуренными глазами, как волны катятся по морю, слушая, как лениво бьются они о каменную набережную, любуясь, как белые чайки взлетают и падают в море.

Подходили дамы, поклонницы Антона Павловича, мимо шли туземные люди. Он давно и близко знал этих туземных людей, караимов, армян, греков, и так сказать, международных людей, помеси разных национальностей, которых так много на Юге России и в Крыму, — и в его родном Таганроге, и в Ялте. И кажется, ему нравились эти красочные южные люди, и у него были знакомства среди них… Его любовь к Москве была удивительна… И может быть, поэтому в Ялте Чехов бывал сумрачный и грустный, не такой, каким я его видел в Москве. Он оживлялся, когда наезжали в Ялту писатели, был более обычного оживлен, когда в Гаспре жил Толстой, а в Олеизе Горький, но по-настоящему веселым я видел его во время приезда Художественного театра в Ялту с чеховскими пьесами. Я помню обед у Чехова, где были артисты Художественного театра и Горький, никогда не видел Чехова таким веселым и радостным, как во время этого обеда. В Чехове не было горьковской дерзости, горьковского озорства. Красивый, изящный, он был тихий, немного застенчивый, с негромким смехом, с медлительными движениями, с мягким, терпимым и немножко скептическим, насмешливым отношением к жизни и к людям.

Как мне говорил живший тогда в Ялте бывший певец Усатов, служивший там по городским выборам, этот участок непрактичному Антону Павловичу просто „всучили“. Тогда он не был включен ни в водопроводную сеть, ни в канализацию, и первые три года жизни на нем пришлось довольствоваться дождевой водой, а молодой сад поливали помоями из-под умывания».

Вместе с Дмитрием Андреевичем Усатовым, членом Ялтинской думы, Антон Павлович избран в состав юбилейной Пушкинской комиссии, они ходатайствуют об установке памятника поэту, о присвоении его имени местной школе, учреждении пушкинской стипендии для гимназистов. Из Москвы в письмах приятелю-книготорговцу И. А. Синани Чехов не забывал передавать Д. А. Усатову «нижайший поклон».

Бывая в Москве теперь уже все реже, наездами, Чехов сам искал встречи с Горьким и Шаляпиным.

Эта записка датирована 16 ноября 1902 года. И в тот же день Шаляпин отвечает:

Фотография с дарственной надписью Чехова постоянно находилась на письменном столе певца в его кабинете на Новинском бульваре, а потом в Петербурге. Портрет Шаляпина, подаренный Чехову, находится в доме писателя в Ялте.

После «бенефисного Мефистофеля» 3 декабря Шаляпин с друзьями посылает Чехову телеграмму:

Шаляпин и Чехов встречались и у Гиляровского, на его «субботах» в Столешниковом переулке, к Антону Павловичу певец относился с трепетом и любовью.

Чехов отличался чрезвычайной требовательностью к себе. Смолоду он ставил перед собой жесткие задачи: «Мне надо писать добросовестно, с чувством, с толком, писать не по пяти листов в месяц, а один лист в пять месяцев. Надо уйти из дому, надо начать жить на семьсот-девятьсот рублей в год, а не на три-четыре тысячи, как теперь. Надо на многое наплевать, но хохлацкой лени во мне больше, чем смелости». Заметим: Чехову в ту пору 29 лет.

Чувство личной, творческой свободы — та этическая основа, на которой вырастает миросозерцание писателя. В письме А. А. Плещееву в октябре 1888 года Чехов признается: «Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист… Я хотел бы быть свободным художником — и только, и жалею, что Бог не дал мне силы, чтобы быть им. Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах… Поэтому я одинаково не питаю особого пристрастия ни к ученым, ни к писателям, ни к молодежи. Фирму и ярлык я считаю предрассудком. Мое святая святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались. Вот программа, которой я держался бы, если бы был большим художником». А. С. Суворину Чехов писал: «Я страшно испорчен тем, что родился, вырос, учился писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль».

Шаляпин знал творчество Чехова, любил его рассказы, видел его пьесы в Художественном театре. Певец восхищенно отзывался о рассказе «Крыжовник» как квинтэссенции чеховского мировидения, цитировал мудрые слова его героя Ивана Ивановича: «Принято говорить, что человеку нужно только три аршина земли, но ведь три аршина нужны трупу, а не человеку, и говорят также теперь, что если наша интеллигенция имеет тяготение к земле и стремится в усадьбу, то это хорошо. Но ведь эти усадьбы — это те же три аршина земли. Уходить из города, от борьбы, от житейского шума, уходить и прятаться у себя в усадьбе, это не жизнь, это эгоизм, это лень, это своего рода монашество без подвига. Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа».

Чехов не любил публичности, но поразительно точно видел жизнь, окружавших его людей в самых разных проявлениях — остродраматических, фальшивых, комических: «19 февраля — обед в „Континентале“, в память великой реформы. Скучно и нелепо. Обедать, пить шампанское, галдеть, говорить речи на тему о народном самосознании, о народной совести, свободе и т. п., в то время, когда кругом стола снуют рабы во фраках, те же крепостные, и на улице, на морозе, ждут кучера, — это значит лгать святому духу».