Бунтующая Анжелика - Анн Голон

— Он скончался?

— Ему остается несколько минут, не больше. Я хочу сказать, что перед приближением вечности на вашего дядю снизошла благодать и он попросил причастить его.

В это мгновение раздался истерически-пронзительный крик девочки:

— Этого не будет! Не бывать этому в доме наших предков!

Начальник полиции схватил метнувшуюся в сторону тщедушную фигурку и зажал девочке рот рукой, унизанной перстнями.

— Это ваша дочь, мэтр Берн? — спросил он холодным тоном и вдруг взревел:

— Она меня укусила, эта девчонка!

Из глубины дома доносились крики и шум.

— Вон! Вон! Убирайтесь отсюда прочь!

Маленькая старушка показалась в коридоре, чем-то швыряясь. Анжелика разглядела, что это были луковицы. Они, видно, оказались под рукой у старой гугенотки, похожей сейчас на ведьму. Внизу слуги топали тяжелыми башмаками по плитам прихожей.

Мэтр Габриэль один оставался бесстрастен. Он велел дочери замолчать.

В это время стоявший у окна начальник полиции сделал знак, и двое жандармов из стоявших во дворе поднялись к нему. Их присутствие прекратило шум среди домочадцев, собравшихся у двери одной из комнат. Анжелика увидела там, на подушке, голову старика, как будто при последнем издыхании.

— Сын мой, я приношу вам Господа нашего Иисуса Христа, — произнес священник, приближаясь к постели.

Эти слова произвели волшебное действие. Старик открыл один живой и проницательный глаз и вытянул вперед голову на длинной худой шее:

— Этого вы сделать не можете.

— Но вы же только что дали согласие…

— Я такого не помню.

Движение ваших губ можно было истолковать только так.

Мне пить хотелось, вот и все. Постарайтесь же понять, господин кюре. Во время осады Ла-Рошели я питался вареной кожей и похлебкой из чертополоха — не для того ведь, чтобы полвека спустя отказаться от веры, во имя которой отдали жизнь двадцать три тысячи жителей нашего города из двадцати восьми.

— Опять вы повторяете вздор!

— Может быть, но вам не заставить меня говорить иное.

— Вы сейчас умрете.

— Ну и что?! — и старик вскричал надтреснутым, но еще бодрым голосом:

— Пусть мне подадут стакан вина из Бордери!

Домочадцы расхохотались с облегчением: дядюшка ожил. Возмущенный капуцин потребовал тишины. Следует наказать этих наглых еретиков. Пусть посидят в тюрьме, это научит их соблюдать почтительность хотя бы внешне, если не от души. Существует и специальный указ относительно тех, чье поведение приводит к скандалам.

Анжелика рассудила, что ей лучше всего удалиться отсюда и отправиться на кухню. Это было огромное, теплое, хорошо обставленное помещение, сразу показавшееся ей приятным. Она быстро уложила Онорину в кресло около очага и, подняв крышку одного из котелков, обнаружила уже остекленевшие земляные груши, которые все-таки еще можно было спасти; она подлила туда ковшик воды, ослабила огонь и, оглядевшись, решила накрыть длинный стол посредине.

Спор закончится, наверно, примирением, а она ведь здесь служанка, ее дело

— готовить еду.

Разыгравшаяся при приезде сцена ошеломила ее и произвела тяжелое впечатление. Дом протестантов оказался отнюдь не идеальным убежищем. Но этот купец поступил с нею так человечно. Он как будто никаких подозрений на ее счет не имел. Кажется, ее след вообще потерян. Кому придет в голову искать ее в Ла-Рошели, в служанках у купца-гугенота. Она открыла дверь темного и прохладного чулана и нашла там то, что требовалось. Продукты были разложены в строгом порядке.

— Это что, ваша служанка? — послышался голос интенданта.

— Да, ваша светлость.

— И она принадлежит к так называемой реформатской религии?

— Само собой.

— А девочка? Ее дочка? Конечно, незаконная. В таком случае ее полагается воспитать в католической вере. Ее крестили?

Анжелика старательно перебирала картофель, держась спиной к двери. Сердце ее сильно стучало. Она слышала, как мэтр Габриэль отвечал, что только недавно нанял эту служанку, но обязательно осведомится насчет нее и ее дочки и все сообщит, как следует по закону.

— А вашей дочери, господин Берн, сколько лет?

— Ей двенадцать.

— Вот именно. А по новому указу девочки, воспитанные в так называемой реформатской религии, по достижении двенадцати лет должны сделать выбор, к какой религии желают принадлежать.

— Моя дочка выбор уже сделала, — пробурчал мэтр Габриэль, — сами могли в этом только что убедиться.

— Любезный друг, — голос интенданта звучал сухо, — сожалею, что вы принимаете мои замечания в таком духе, как бы это сказать, то ли с насмешкой, то ли с протестом. Мне неприятно настаивать. Все это очень серьезно. Я могу дать вам только один совет: отрекитесь, отрекитесь, пока не поздно; поверьте мне, вы избежите тогда тысячи неприятностей, тысячи огорчений.

Анжелике очень хотелось, чтобы монсеньор де Бардань отправился читать наставления куда-нибудь подальше, она устала стоять согнувшись и притворяться, что занята делом.

Наконец голос стал доноситься уже с лестницы, а затем и совсем пропал. Потом стали хлопать двери в доме и ворота во дворе, послышался стук копыт и башмаков. Постепенно в кухню вошли все домочадцы и собрались вокруг стола. Старая служанка, та, что швырялась луковицами, тихонько, как мышка, пробежала к печке и облегченно вздохнула, увидев, что ужин, о котором она в пылу сражения совершенно забыла, не пострадал.

— Спасибо, красавица, — шепнула она Анжелике. — Если бы не ты, задал бы мне хозяин жару.

Старая служанка Ревекка поставила блюдо на стол и сама стала в его конце, а пастор Бокер произнес короткое слово, или, скорее, молитву, призывая благословение Господне на скромную трапезу. Затем все уселись. Анжелика, чувствуя себя неловко, все стояла у очага. Мэтр Габриэль обратился к ней:

— Госпожа Анжелика, подойдите и садитесь за стол. Наши слуги всегда составляли часть нашей семьи. И девочка ваша пусть окажет нам честь. Невинность привлекает на дом благословение Божие. Надо только найти маленькой стул по росту.

Мальчик Мартиал выскочил из-за стола и скоро вернулся с детским стулом, видимо, лежавшим где-то на чердаке с тех пор, как младший из детей, теперь уже семилетний, впервые надел короткие штаны, как большой. Анжелика усадила Онорину, которая медленно обвела всех присутствующих царственным взглядом.

В бледном свете свечей она, казалось, внимательно разглядывала лица этих горожан. Черные одеяния скрывались в тени. Белые крылья женских чепцов, словно какие-то птицы, повернулись к девочке. А она перевела взгляд на пастора Бокера, сидевшего на другом конце стола, и послала ему прелестную улыбку, пролепетав несколько слов, которые никто не разобрал, но в добром смысле которых нельзя было усомниться. Такт, с которым малютка выбрала из всех самого достойного, очаровал общество.