Башня рассвета - Сара Маас

Шаол сбросил рубашку, стянув ее через голову и чуть не разорвав по швам:

– А может, это было чем-то вроде наказания? За службу прежнему королю. Или за то, что я родом из Адарлана?

– Нет!

Неужели он поверил, что она способна быть такой жестокой, грубо нарушающей принципы Торры?

– Я тебе говорю сущую правду: я хотела показать ученицам особенности повреждения позвоночника.

– А я не хотел, чтобы ты им это показывала!

Ириана выпрямилась во весь рост.

– Раз уж ты вспомнила ярмарку… я не хотел, чтобы ты меня показывала как балаганного уродца! – Шаол тяжело дышал, стиснув зубы. – Не хотел, чтобы они дотрагивались до меня.

Его грудь вздымалась. Легкие раздувались, как кузнечные мехи.

– Ты хоть представляешь, каково здоровому, сильному человеку, привыкшему ходить, бегать, бешено скакать на лошади, вдруг оказаться узником этого кресла?

Ириане показалось, что пол ускользает у нее из-под ног.

– Я знаю… это тяжело.

– Да, тяжело. А благодаря тебе стало еще тяжелее. Я часами сидел в гостиной полуголым. Но сегодня я чувствовал себя совершенно голым. Опозоренным перед сопливыми девчонками.

Шаол удивился, что произнес эти слова вслух, решившись на подобное признание.

– Я… прошу прощения, – пробормотала Ириана.

У него дрогнул кадык.

– Все, о чем я думал, о чем мечтал, все замыслы, которые я строил… Ничего этого нет. Что осталось? Мой король и смехотворная крупица надежды, что мы уцелеем в войне и я смогу обрести хотя бы малую часть.

– Малую часть чего?

– Всего того, что разрушилось у меня на глазах. Рассыпалось в прах.

На последних словах у него дрогнул голос.

У Ирианы защипало в глазах: то ли от стыда, то ли от чужой и своей печали. Она не хотела знать причину. Не жаждала подробностей случившегося с Шаолом. Эта боль, прорывающаяся у него во взгляде. Ему ведь придется вновь столкнуться с нею, пережить, выплеснуть в словах. Но не сейчас…

– Я прошу прощения, – повторила Ириана и через силу добавила: – Мне нужно было бы заранее подумать, чем все это обернется для тебя. О твоих чувствах.

Шаол замер, потом расстегнул и снял пояс. Потом сапоги и носки.

– Штаны можешь не снимать… если хочешь.

Он снял и штаны. И опять замер в ожидании.

Его гнев никуда не исчез. Его взгляд и сейчас был полон презрения к ней.

Ириана сглотнула. В животе заурчало. Надо что-нибудь перехватить, иначе она не сможет работать.

Но уйти, пусть даже ненадолго… У Ирианы возникло странное ощущение: если она сейчас уйдет, если он увидит, что она повернулась к нему спиной…

Целителям и их пациентам требовалось доверие. Некая связующая нить.

Если сейчас повернуться и уйти, эта тоненькая ниточка порвется. Возникнет пропасть, и, скорее всего, непреодолимая.

Ириана отогнала мысли о еде. Шаолу она велела переместиться на середину кровати и лечь на живот, а сама присела на край. Ее рука застыла над его спиной, над бороздой, тянущейся вниз. Из-за мышц эта борозда казалась глубже.

А ведь она как-то не задумывалась о его чувствах. О том, что они существуют, преследуют его, не давая покоя.

Дыхание Шаола оставалось учащенным.

– Хочу понять: у тебя неприязнь только ко мне или ко всему Адарлану? – спросил он.

Он смотрел на противоположную стену, где деревянная ширма загораживала вход в купальню. Рука Ирианы остановилась. Хорошо, что не дрогнула, поскольку ее вновь обдало волной стыда.

Она мысленно отругала себя: который день не может взять себя в руки. В таком состоянии нельзя работать.

Тень от ее руки прикрывала белесое пятно на спине Шаола. А под пятном притаилась чужеродная сила… Магию Ирианы вновь отбросило. Захотелось отвести руку. Вчера она слишком устала, а сегодня с утра была очень занята, чтобы думать о новой встрече с пятном. О штурме черной стены и о том, что ей придется увидеть и вынести.

Но Шаол сдержал обещание. Невзирая на ее глупые, непростительные оплошности, он провел с девчонками очень полезное занятие. И она сейчас могла отблагодарить его единственным способом: добросовестно продолжать начатое.

Ириана глубоко вдохнула. Нет, подготовиться к этому невозможно. Не существует такого дыхания, которое хотя бы немного уменьшило боль и ужасы, ожидающие их обоих.

Ириана молча протянула Шаолу кожаный кляп. Его зубы впились в кожу этого нехитрого приспособления. Чувствовалось, он приготовился к боли. Лицо непроницаемое, взгляд устремлен на дверь.

– Когда мне было одиннадцать лет, адарланские солдаты заживо сожгли мою мать, – тихо сказала Ириана.

Прежде чем Шаол успел ответить, ее рука легла на белесое пятно.

16

Только тьма. И боль.

Он сопротивлялся тому и другому, едва ощущая кляп во рту и сухость в воспаленном горле.

«Заживо сожгли… заживо сожгли… заживо сожгли…»

Пустота показала ему огонь. Женщину с золотисто-каштановыми волосами и кожей такого же цвета. Она кричала от боли, взывая к равнодушным небесам.

Пустота показала ему изуродованное тело на окровавленной постели. Голову, катящуюся по мраморному полу.

«Это сделал ты… это сделал ты… это сделал ты…»

Он увидел другую женщину, с глазами цвета синего пламени и волосами, похожими на чистое золото. Ее занесенный кинжал был направлен ему прямо в сердце.

Иногда он жалел, что она не нанесла удар.

Шрам на его лице – от ее ногтей. То было ее первым ударом… Глядясь в зеркало, он всегда вспоминал, откуда этот шрам, и испытывал ненавистное желание, чтобы все кончилось еще тогда. В холодной комнате, где на окровавленных простынях лежало тело. Под пронзительный крик… Черный каменный ошейник на загорелой шее и чужая улыбка на лице, знакомом с детства… Сердце, которое он был готов отдать, осталось валяться на замызганных досках причала… Женщина, уплывшая ассасином, а вернувшаяся королевой… Прекрасные люди, вздернутые на воротах замка.

Все это таилось под тонким шрамом. Все, чего он не мог простить или забыть.

Пустота неустанно показывала ему картины прошлого. Она колола его раскаленными вилами. И показывала, показывала, показывала то и тех, кого он бросил, подвел, предал.

Мать. Брата. Отца.

Все, от чего он отказался. С чем не справился. То, что ненавидел, и то, чем стал. Здесь границы были размытыми. А ведь он отчаянно пытался их восстановить. Последние недели и месяцы он только этим и занимался.

В его крови, во всем теле бушевал черный огонь, силясь затопить эти мысли.