Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Мысленно вспоминая о своей нежности к Альберту, Глафира не испытывала даже намека на любовное томление. Тот в деревне, был прекрасен и несчастен, грезил об истине и всеобщем счастии, а этот в исподних шальварах, надменен и пуст. В повадках кавалера явно проглядывало манерничанье, которое Глафира не переносила. Как он пальчики-то тянул! И как жеманно округлял красивый рот в слове «поняли»! Серебряную хламиду небось справили на ее, Глафирины, деньги.

Зачем он явился в Петербург, да еще с опекуном? Понятно, зачем. Чтобы восстановиться в правах, чтобы наведаться к братьям масонам и объяснить свою вынужденную задержку. Ему надо занять то место, которое вероломно отняла у него Глафира. Вот теперь у нее ничего не осталось в жизни. Она больше не может носить личину немца Шлоса. Теперь она никто.

На подходе к Дворцовому мосту Глафира опомнилась и пустила лошадь шагом. Галоп не самый лучший аллюр для пересечения водных пространств. Удивительно, как ее не остановил солдат полицейской управы. Уважаемый Альберт, своим появлением вы загнали меня в угол. Теперь я в безвыходном положении, а потому обязана использовать любые способы и доказать, что я Глафира Турлина, и не воровка, а жертва обстоятельств. Но это все потом. А пока надо бежать, скрыться, раствориться в тумане этого города.

К дому она подъехала в почти спокойном состоянии. Правда, это спокойствие было внешним, а душа ее тряслась как вертлявый осиновый лист, и все силы уходили на то, чтобы уговаривать себя: «Тише, тише, пока никто не следит за тобой. Сейчас попьем чайку и что-нибудь придумаем. Но помни, уже завтра в твою комнату могут ворваться суровые и честные братья каменщики и потребовать ответа. А вслед за масонами пожалует полиция. И какое они придумают ей наказание, известно: суд, Сибирь, каторга! Только бы не заклеймили. Она видела ужасные лица, на лбу которых каленым железом выжгли слово «Вор».

Она закрылась на все засовы и стала думать. Один защитник у нее точно есть – Степан, а пока надо обратиться за помощью к Февронии.

2

Жизнь Февронии была пресной, поэтому она сама сочиняла себе сюжеты, без конца споря с мужем, соседями, заказчиками, мастеровыми, и даже с собакой во дворе, и даже с нищими, которые повадились стучаться с ворота. При этом ей удавалось создать конфликт между вышеперечисленными особями, довести атмосферу во дворе до точки кипения, а потом самой же ее и остудить. Улаживание споров давало Февронии не только ощущение полноты жизни, но и возвышало в собственных глазах. Кто бы вы были без меня? Ничего сами решить не можете. А я пришла и нашла выход. То, что она сама создала скандальную ситуацию, ей и в голову не приходило.

Хозяйку Глафира нашла на заднем дворе. Феврония стояла рядом с каркасом, который мастеровой собирался обивать, и распекала его за что-то, потрясая кулаками. Когда она стала вырывать из рук притихшего малого куски кожи, в спор ввязался каретник. Путая немецкие слова с русскими, он стал увещевать жену, здесь перебранка вошла в новую силу. Оказывается, Феворонья думала эту добротную кожу использовать совсем для других нужд, а немцы вечно скаредны и в порядочность играют. Свою законную супругу он, вишь, может обмануть, а заказчик свят. Глафира подошла к ней решительно и потянула за руку:

– Поговорить надо.

Феврония, понимая, что на этот раз ей с мужем не совладать, плюнула под ноги и пошла в дом. В коморке рядом с кухней, наливая себе брагу в кружку, она продолжала ругаться:

– Господи, во что город-то превратили! В чужом городе живем. Ведь одни иностранцы кругом. Куда не ткнешься, всюду немецкая речь. Россия Богом для русских создана, а совсем не для приезжих, которых видимо-невидимо. Увяжут тощий узелок и прут в нашу столицу, как саранча. И ведь свои порядки нам навязывают. Я понимаю, при Петре Великом они ехали, так он их сам из-за границы вывез, чтоб на нас работали. А сейчас-то что?

– Но ведь государыня-то у нас немка, – робко заметила Глафира.

– А вот этого я тебе не говорила, – Февронья от возмущения покраснела вся, уткнула руки в бока, словно перед словесной битвой. – Нашей государыни жизни долгой и безбедной, – она перекрестилась на икону. – Дай Бог Их Величеству защититься от злодеев всяких, чтоб все войны она выигрывала и здравствовала на благо своих верных подданных.

Красноречие ее иссякло. Для убедительности она громко и быстро прочитала «Отче наш», потом села и сказала осуждающе:

– Болтаешь много. Раньше-то совсем не так было. Раньше только брякни что-либо непотребное, тебя тут же в Тайную сволокут. А сейчас распустили люди языки.

Глафира пристыженно молчала. В ее планы никак не входило сейчас докапываться до правды. В хозяйке она теперь видела единственную свою спасительницу. Только здесь Февронья заметила, что на Глафире, что называется, лица нет.

– Ну что куксишься, рассказывай! Чем порадуешь на этот раз?

И Глафира рассказала. Голос у девушки дрожал, она с трудом сдерживала дрожь и громко всхлипывала, боясь расплакаться. Февронья допила брагу, отерла рот.

– А чего ты так перепугалась-то? Этого надо было ожидать. Не вечно же тебе немцем жить.

Глафира мысленно поблагодарила своего ангела-спасителя, который своевременно надоумил ее не распускать язык и не жаловаться Февронии на то, что опекун ее обворовал. Но, видно, в эту откровенную минуту ангел отвлекся по своим делам, и, брошенная на произвол судьбы, Глафира совсем потеряла бдительность. Ведь никто ее за язык-то тянул и не приказывал рассказывать с подробностями, что мерзавец-опекун каким-то образом записал ее в покойницы. Наступил миг, когда слезы сами хлынули потоком, и юному кавалеру так стало себя жалко, что не приведи Господь.

Последняя новость взволновала Февронию куда больше первой, но примечательно, что она ни на минуту не усомнилась в правдивости Глафириных слов. Видно, умная женщина умела разбираться в людях.

– Не реви! Жизнь вообще штука трудная.

– Что делать-то? – всхлипнула Глафира, размазывая по лицу слезы.

– Высморкайся перво-наперво. А потом будем бороться за наши деньги.

Глафире было так плохо, что словосочетание «наши деньги» ничуть ее не смутило.

– Будем, – она покорно кивнула.

– До твоего дня рождения осталось всего двадцать дней. Правильно я говорю? Если дело до суда дойдет, судиться будем.

– Но ведь эти двадцать дней тоже надо как-то прожить.

– И проживешь. Сиди тихо, на улицу ни ногой. И не найдет тебя твой немец.

– Да он каждую минуту может здесь появиться. Озеров ему адрес и скажет. И вообще все масоны знают, где я живу.

– Что-о-о? Это какие же еще масоны?

Глафира поняла, что капкан захлопнулся. Она столько успела наболтать, что ходу назад ей уже нет.

– Это вольные каменщики. Это общество такое, тайное. Феврония, заклинаю тебя. Забудь о моих словах. Право слово, само с языка сорвалось.

Вот здесь уже Феврония взъярилась не на шутку. Она уже слышала это страшное слово – масон. Есть такие подковерные люди, и, говорят, не только в русской столице, но в заграницах, оттуда вся зараза и идет. Эти самые вольные каменщики, тьфу-тьфу, есть по сути своей безбожники и противники власти. Народ их не любит, боится, потому что знают они какую-то страшную тайну и хотят употребить ее во зло человеков и для смещения всех жизненных устоев.