Блудница - Екатерина Маркова

«Уважаемый господин Жак! Мне очень жаль, но мои подозрения полностью оправдались. Жанна Брошар действительно состоит с моим мужем Морисом в интимных отношениях. То, что с ее стороны — это голый расчет, не подлежит ни малейшему сомнению. Та информация, которую она получила, могла быть добыта только таким путем. Я наняла частного детектива, который выяснил все, что мне требовалось об их отношениях и о самой любовнице Мориса. Жанна Брошар — кузина Кристиана МакКинли и племянница покойной госпожи Эдит. Она разведена, у нее есть дочь, и она точно вычислила все возможности выведать поподробнее все, что касается особого посмертного распоряжения своей тети.

Уверяю вас, господин Жак, отнюдь не любовь к мужу и тем более не ревность заставляет меня обращаться к вам. Это также не касается и моего профессионального юридического долга — мой муж, не я, составлял завещание госпожи Эдит. Хотя я как компаньон Мориса тоже знала об условиях особого распоряжения покойной. Я — заинтересованное лицо, потому что маленькая Мария — моя внучатая племянница, внучка моей погибшей сестры Марии. Поймите мои чувства, дорогой господин Жак, и давайте вместе подумаем, как быть дальше. Совсем скоро истекает срок, и завещание вступает в силу. Прошу вас, назначьте мне свидание.

С уважением

Марина Эртен»

— На конверте стоит дата. Письмо пришло около месяца назад. Об остальном приходится только догадываться. Дело в том, что старина Жак не собирался умирать, поэтому вполне мог, если его свидание с Мариной Миловской состоялось, сказать ей только половину того, что знал. Думаю, что он подтвердил догадку Марины о неслучайности появления в жизни ее мужа этой женщины. Она ничего не пишет о том, что ее насторожило связать это завещание с любовницей господина Эртена.

— Вероника… — тихо произнес одними губами Кристиан, но Алена догадалась и согласно тряхнула головой.

— Почему Марина никогда не пыталась встретиться с Ксюшей?

— Женевьева сказала, что Мария собиралась их свести, но не успела. А потом… Мы не знаем, что было потом. Если Марина не появилась, значит, до поры до времени так надо… — Алена низко наклонила голову и прошептала: — Бедный, бедный Жак. Мы должны поехать к нему, Кристиан. Его все еще держат в санатории?

— Да. Они дождутся нас… — Кристиан отвернулся к окну и через некоторое время произнес: — Сюда идет Симон Гассье. Вид у него перевернутый. Он уже все знает о Жаке.

Алена поспешно достала из сумочки конверт с фотографиями, присланными Севой, и положила его на стол…

* * *

Хирург Кимитакэ-сан сидел в своем домашнем кабинете, завернувшись в махровый халат и вдвинувшись глубоко в кресло, чтобы можно было время от времени откинуть голову на мягкое изголовье, закрыть глаза и вновь оживить в памяти лицо той, без которой жить дальше не имело для него никакого смысла.

Напротив, на стене, в простых, но очень дорогих рамах, висели портреты его предков. Кимитакэ-сан был из рода самураев и очень гордился тем, что в его жилах течет древняя кровь бесстрашных японских воинов. Под портретами располагался арсенал старинного оружия, доставшегося в наследство от предков. Это были мечи, шпаги и изогнутые полумесяцем сабли в ножнах, изукрашенных драгоценными камнями. Иногда Кимитакэ-сан доставал их из ножен и трогал пальцем острые, как бритва, лезвия, ощущая, как знобящим холодком отдается в солнечном сплетении это осторожное прикосновение. Он первый из мужчин своего рода посвятил себя медицине, а не привычному, из поколения в поколение передающемуся военному делу. Когда его не поняли, он попытался объяснить отцу и деду, что скальпель в руке хирурга — это то же оружие, которым он защищает честь рода и сохраняет жизнь ближнему. Поначалу было непросто, но потом, когда Кимитакэ с каждым годом завоевывал славу блестящего хирурга, отец, дед и старший брат стали с уважением относиться к поприщу младшего мужчины в их семье.

В России он очутился впервые на всемирном медицинском конгрессе и сразу почувствовал симпатию к русским коллегам и полюбил Москву с ее непривычной для восточного человека безалаберностью и бесшабашной загульной жизнью. Ему предложили организовать и возглавить первый российско-японский экспериментальный Центр пластической хирургии, и он согласился. Перевез в Москву жену и дочь и окунулся с головой в новую для него жизнь. Она принесла целый ряд неожиданных знакомств, множество интересных клиентов. В частности, одной из его первых пациенток стала женщина, которая и познакомила его с Марией.

Особу звали Ларисой, она была громкоголосой, развязной, вульгарной, но это к делу не относилось, и хирург Кимитакэ-сан искусно изменил ей форму носа, превнеся тем самым в ее облик больше мягкости и женственности. Лариса была в упоении и от своего нового носа, и от японского хирурга. Видимо, по русской традиции она еще целый месяц после операции таскала ему дорогие подарки и оскорбленно поджимала губы, когда Кимитакэ-сан отнекивался и просил не ставить его в неловкое положение перед коллегами. В очередной раз она появилась с подарочно упакованной бутылкой армянского коньяка и просьбой проконсультировать ее приятельницу, которую беспокоила вдруг поменявшая цвет родинка на шее…

Так в его жизни появилась Мария…

О существовании в природе глаз такого интенсивного зеленого цвета Кимитакэ-сан даже не подозревал. Но это еще было полбеды. Эти зеленые глаза лучились таким зазывным чувственным светом, так блестели и манили, что у потомственного самурая дрогнуло и зашлось сердце. А она улыбнулась понимающе, раздвинув полные, чуть вывернутые губы, и окинула его лицо подробным заинтересованным взглядом, от которого Кимитакэ ощутил себя вне времени и ноги сделались слабыми, а пряди черных волос прилипли ко лбу.

— Вы так молодо выглядите, доктор, — прозвучал ее глуховатый низкий голос. — Я бы вам дала не больше шестнадцати.

Кимитакэ-сан растерянно улыбнулся и, машинально встав с кресла, подошел к зеркалу. С отраженной поверхности на него глянуло лицо, с которым ему захотелось поздороваться — таким незнакомым оно ему показалось. Вместо привычного твердого и определенного взгляда он увидел растерянное и взволнованное выражение черных глаз с опущенными вниз уголками, пухлый, приоткрытый точь-в-точь как у желторотого птенца рот с влажной полоской безупречно ровных белоснежных зубов, раздутые, словно от нехватки кислорода, аккуратные ноздри короткого прямого носа и румянец, выступающий на его желтой коже обычно только после двухчасовой нагрузки в тренажерном зале.

Мария засмеялась. Ей, видимо, пришлась по душе та непосредственность, с которой японский доктор кинулся разглядывать себя в зеркало.

— Вы ужасно симпатичный, — протяжно произнесла Мария, грациозно-вальяжным движением устраиваясь в кресле и закидывая ногу на ногу. — И ужасно трогательный и милый. Но больше шестнадцати вам не дашь.

Кимитакэ-сан оторопело молчал. С ним еще никогда так не разговаривала ни одна женщина. В такой вольной, обезоруживающе раскованной манере… И потом так складывалось, что не она его пациентка, а он — доктор, а все как бы наоборот.