Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам - Эдуард Филатьев

И эти слова поэта зал встретил бурными рукоплесканиями.

Примерно в это же время с Маяковским встретился его давний знакомец (и соратник по партии) Владимир Вегер-Поволжец. Разговорились. Вегер спросил, почему Маяковский до сих пор не состоит в рядах ВКП(б):

«Он говорил, что прежде он не был в партии потому, что был занят поэзией всецело, а теперь, собственно говоря, над этим как следует не задумывался, что теперь как-то неудобно, когда прошли самые боевые годы…

– Ас другой стороны, я считаю, что я ленинец не хуже тех, которые имеют билет.

Мы исходили из того, что надо сделать этот шаг, что надо быть организованным солдатом большевистской партии».

Как видим, и тут никаких сомнений в том, что жизнь продолжается и будет продолжаться, у Маяковского не было.

Артемий Бромберг:

«22 февраля состоялось „второе закрытие выставки“. На собрании повторилось многое из того, что было 15 февраля. После собрания произведена была запись в „Ударную молодёжную бригаду Маяковского“.

Ядром Бригады стал кружок поэзии при «Комсомольской правде». Он объявил себя «Ударной молодёжной бригадой Маяковского». Записалось более пятидесяти человек.

Больше всех работал в Бригаде Виктор Славинский. Он передавал выставку в Литературный музей, помогал организовывать последние выступления Маяковского – 9 апреля – в Институте имени Плеханова, поднял на ноги весь ГИЗ и добился стенографисток…

В середине марта Бригада приступила к организации выступления Маяковского в Доме комсомола Красной Пресни».

Но вернёмся к противостоянию Маяковского и конструктивистов. За что же всё-таки Владимир Владимирович с такой яростью их преследовал?

В начале 20-х годов он звал конструктивистов в ЛЕФ и говорил его лидерам (Сельвинскому и Зелинскому), что мировоззрения у них совпадают, а единственное отличие состоит в том, что в Лефе чай разливает Лили Брик, а в ЛЦК – Вера Инбер. Теперь же двое активнейших членов ЛЦК (Литературного центра конструктивистов) – Багрицкий и Луговской – тоже вступили в РАПП.

Почему же Маяковский с такой активностью нападал на своих бывших почти соратников и почти единомышленников? Чего не поделили экс-глава Рефа Владимир Маяковский и лидер ЛЦК Илья Сельвинский?

Ответов на эти вопросы нет – литературоведов они никогда не интересовали.

А между тем ситуация здесь весьма интересная. Ведь практически все биографы Маяковского чуть ли не в один голос утверждают, что три с половиной месяца в начале 1930 года поэт страдал от одиночества и пребывал в унылой меланхолии. А тут вдруг такие энергичные наскоки на «классового врага» пролетариата.

Лишь многократно переворошив все дошедшие до наших дней свидетельства того давнего противостояния и основательно поломав голову над причинами неожиданной активности Маяковского, рьяно ринувшегося искоренять литературных «врагов», можно прийти к выводу, что, скорее всего, на эти воинственные наскоки Владимира Владимировича подвигли самые обычные (житейские) чувства: ревность и зависть.

Первый поэт Советского Союза, каким, вне всяких сомнений, считал себя Маяковский, за последние два года не создал не только никакого особо выдающегося поэтического шедевра, но и вообще никаких особо заметных стихотворных произведений. И при этом заявлял, что, так как стихи писать ему слишком легко, он переключается на сочинение пьес. Прозаических.

Лидер конструктивистов Илья Сельвинский тоже писал пьесы – одну за другой. И в стихах! Да, его «Теорию юриста Лютце» Главрепертком не пропустил. Но сам факт того, что где-то рядом существует поэт, создающий стихотворные пьесы, был Маяковскому очень неприятен. Ревность и её родная сестра – зависть побуждали Владимира Владимировича с невероятной экспрессией набрасываться на конструктивистов и клеймить их как заклятых врагов пролетарской литературы.

А тут ещё 25-летний литературный критик-рапповец Владимир Владимирович Ермилов опубликовал в журнале «На литературном посту» статью «О настроениях мелкобуржуазной "левизны" в художественной литературе», в которой сравнил (поставив поэта-конструктивиста на первое место!) «Пушторг» Сел ьвинского с «Баней» Маяковского (сопоставляя героя «Пушторга» Кроля с героем «Бани» Победоносиковым):

«Опасность „увеликанитъ“ „кролевщину“-"победоносиковщину" – до таких пределов, при которых она перестаёт выражать что-либо конкретное, стоит и перед т. Маяковским, поскольку можно судить по опубликованному отрывку из его новой пьесы „Баня“».

Чтобы показать всем, чьё место в поэзии первое, в самом начале 1930 года Маяковский сочинил злую эпиграмму на Сельвинского:

Обратим внимание, что в басне Крылова «у дуба корни» подрывает свинья. Этим же словом Маяковский, решительно отбросив джентльменскую деликатность, назвал и своего соперника-конструктивиста.

О том, как должны строить свой творческий процесс поэты и писатели страны Советов (не «воруя» чужие «жёлуди»), призван был дать ответ диспут «Пути советской литературы». Он состоялся 25 февраля в Большой аудитории Политехнического музея.

Выступивший на диспуте со вступительным докладом экс-нарком Анатолий Луначарский (явно намекая на неоднократные призывы Маяковского) сказал:

«Писателям советую купить фотографические аппараты». Но тут же добавил, что советский писатель должен…

«…не только фотографически отображать мир, но и заглядывать в будущее».

Николай Асеев:

«Луначарский говорил на свою излюбленную тему – о возвращении к классическим образцам, о том, что они непревзойдённы и неизгладимы. Маяковский слушал речь Луначарского, надо сказать, блестящего оратора, хмуро и неодобрительно. Луначарский, заканчивая свою победительную речь, решил последней фразой как бы примирить с собой Маяковского.

– Я знаю и предчувствую, – сказал Луначарский, – что присутствующий здесь Владимир Владимирович Маяковский вступится за новаторство и разделает меня под орех!

На это прогремела с места успокоительно-меланхолическая реплика Маяковского:

– Я – не деревообработчик!»

Но слово Маяковский всё-таки взял. Речь поэта, пересказанная журналом «На литературном посту», даёт основания предположить, что он явно пытался перещеголять бывшего наркома в понимании задач и целей советских писателей. Сделав вид, что намёк Луначарского (о фотоаппаратах) к нему не имеет никакого отношения, он принялся говорить так, будто он сам святее римского папы: