Дети богини Кали - Анастасия Баталова

На военных базах рядовые (или военные механики) обычно осуществляли дистанционное управление боевыми роботами и роботами-разведчиками из специального дисплейного зала, отвечали за боеспособность, исправность и программирование вверенных им роботов (по одному на каждую рядовую) и обеспечивали быт.

После боя, если робот возвращался на базу самостоятельно, его нужно было осмотреть, смазать, в случае наличия поломок, починить, отключить для отдыха или перепрограммировать согласно приказу. А в том случае, если робот оказывался поврежденным настолько сильно, что не мог вернуться, он должен был быть эвакуирован из зоны военных действий силами личного состава — именно это и являлось самой кровопролитной частью любой из автоматизированных войн, которые велись после принятия Великой Конвенции «О неубийстве человеком человека», запрещающей при ведении боев применять оружие против живой силы противника — стрелять на поражение имели право только военные роботы. Нарушение конвенции приравнивалось к совершению военного преступления.

Спасая сложную боевую технику, армия несла самые большие потери — неповрежденные неприятельские роботы атаковали военных механиков, выводящих из зоны обстрела свои разбитые машины.

Рота новобраниц, в составе которой оказалась Рита, была присоединена к дивизиону, стоящему на территории захваченного портового городка. Он был почти до основания разрушен боями; большинство блочных домов, покинутых, разграбленных, мертвых, походили на высохшие черепа будто бы глядящие глубокими черными глазницами битых окон на пустынные улицы, по которым изредка прохаживались вооружённые люди.

В пыльные жаркие часы сиесты казалось, что в городе не осталось ни души. Солдаты исправно патрулировали развалины, заглядывая за повороты неприветливыми дулами автоматов. Магазины не работали. Системы связи вышли из строя.

Некоторая часть жителей, однако, невзирая ни на что сохранила верность насиженному месту, отказавшись от эвакуации; они продолжали существовать так, как привыкли, многие из них даже установили вполне доброжелательные и взаимовыгодные отношения с людьми в военной форме, занявшими город; изредка случались уличные перестрелки с диверсантами-одиночками, нарушающими Конвенцию, но в целом обстановка в округе сохранялась спокойная.

Большинство отказавшихся уехать — это были старики, а оставшаяся доля населения имела состав весьма разношерстный: попадались и те, кто среди руин надеялся скрыться от правосудия, и жаждущие легкой наживы ловкие люди, балансирующие на грани между честной жизнью и преступлением, и лица без определенного места жительства, которые расквартировались теперь по своему вкусу, и юноши известного ремесла, для которых оккупационные войска, состоящие в основном из изголодавшиеся по ласкам девушек, были лакомым кусочком…

Весь этот сброд, пестрый, дикий, прекрасный и убогий, вызывающий жалость пополам с презрением, когда позволялось, высыпал на улицы, наводнял центральную площадь, где красовался чудом уцелевший после налётов авиации, но пересохший фонтан; кто ещё мог, покупал на единственном оставшемся рынке по баснословным ценам съестное, продовольственные запасы в городе подходили к концу, гуманитарная помощь либо порядком задерживалась, либо не была выслана вовсе ввиду того, что основная масса жителей выехала из города. У солдат часто выпрашивали пайки — консервы, хлеб, чай и даже водку, в основном, конечно, юнцы, которые беззастенчиво устанавливали цену на свою любовь: обычно в несколько банок тушенки, блок сухарей, пакет картошки или крупы.

Октавию исполнилось минувшей весной тридцать восемь лет — как ни прискорбно, это уже не тот возраст, когда мужчина может надеяться прокормиться за счет тела, но тем не менее он продолжал тщательно следить за собой, по привычке ли, или чтобы хоть чем-то заполнить ту глубокую страшную пустоту, которую разверзает в душе война — он ежедневно принимал ароматические ванны, удалял лишние волосы, умащивал кожу кремами, согласно обычаям своего жалкого и обольстительного племени ярко подводил глаза, а чтобы скрыть уже довольно заметно обозначившуюся лысину на затылке, он носил парик из роскошных прямых длинных светло-пепельных волос.

Более молодые хищники с упругими нежными телами, белозубыми улыбками и живым зазывным блеском глаз жестоко посмеивались над ним:

— А вон наш старичок опять при параде. Ходит, ищет свою принцессу!

Октавий голодал. В маленькой квартирке, находившейся в полуразрушенном доме — там он жил — не было ничего кроме косметики, бережно расставленной по полочкам в тесной опрятной ванной; иногда, правда, случалось, что кто-нибудь из юнцов высокомерно жалел Октавия, и несчастный получал подачку с барского стола: что-нибудь из купленного у девушек в форме за ласки — горсть сухарей, несколько картошек или чашку сахара.

Октавий пробовал воровать, но не оказался в этом деле достаточно ловок — его поймали и безжалостно избили — он почти неделю пролежал пластом в своей маленькой темной комнатке, окно в которой было закрыто вместо стекла толстой пестрой картонкой.

В городке стояло необыкновенно сухое и жаркое лето; днем улицы были пустынны — жители, где могли прятались от изнуряющего белого зноя, опаляющего кожу и слепящего глаза; жизнь возобновлялась здесь только к закату, когда немного спадала жара — у молчащего фонтана разворачивался базар, к подъездам уцелевших домов спускались пощебетать старички, и выходили на свой нехитрый промысел надушенные сладко улыбающиеся красавцы.

В один из таких вечеров Рите Шустовой, посланной в патруль, случилось встретить Октавия, который только начал понемногу выходить. Он всё ещё хромал, и, приглядевшись как следует, можно было заметить тщательно запудренные серо-желтые синяки на теле, но туалет его был как всегда безупречен: освеженная легким массажем кожа источала нежный аромат масла мелиссы, полы тонкой усердно отглаженной рубашки слегка расходились на груди, трогательно открывая увядающую шею с толстой позолоченной цепочкой — единственной драгоценностью Октавия.

— Гляди-ка, — сказала Рите её напарница по патрулю, Мэри, — это ведь, кажется, тот самый старый шлюхан, над которым все потешаются. Столько слышала о нём сплетен, всё мечтала взглянуть.

Рита окинула мужчину, на которого указывала сослуживица, скользящим безразличным взглядом, она почти не слушала болтовню Мэри, продолжающей уточнять свои наблюдения:

— Говорят, ему почти сорок, а он до сих пор надеется кому-то понравиться, видала, как нафуфырен да раскрашен? Как хохломская ложка, помилуй Всеблагая, и молодому-то стыдно должно быть столь громогласно о своем ремесле заявлять…

Мэри отвлеклась от созерцания цветастой рубашки и эффектного парика Октавия; она заметила в тени дома небольшую самодельную скамейку.

— Давай тут посидим, сожрем свои бутерброды. А то что-то я голодная, прямо как людоед!

Рита кивнула. Зашуршали пакеты, узкую улочку заполнил аппетитный запах вареной колбасы. Мужчина с цепью на шее остановился неподалеку. Без особого аппетита откусывая свой бутерброд, Рита заметила, какими голодными блестящими глазами смотрит он в их сторону. Она встала и подошла.