Меморист - М. Дж. Роуз

После того как Марго снова исполнила свою маленькую песенку, Бетховен попросил сыграть ее еще раз.

Это была очень странная мелодия, простая и атональная, режущая слух, однако она звучала в голове у Марго, когда та проснулась сегодня утром, и молодой женщине так нестерпимо захотелось исполнить эту мелодию Бетховену, что она поспешила в Баден, где композитор принимал целебные ванны.

— Не могу сказать, вы ли написали эту мелодию, или же она сама написала вас, — наконец сказал Бетховен, прослушав песенку еще с полдюжины раз.

Затем, не сказав ни слова, он прошел к серванту и достал какой-то сверток. Осторожно развернув мягкую замшу, композитор извлек старинную флейту из пожелтевшей кости. Марго понятия не имела, что Бетховен захватил флейту в Баден.

Какое отношение этот древний, необычный инструмент имеет к ее мелодии?

— Мне кажется, мелодия, сочиненная вами, прозвучит на этой флейте… — ответил Бетховен на вопрос Марго, прежде чем та его задала.

Затем, поднеся костяную трубку к губам, он исполнил первые три ноты, очень осторожно, словно опасаясь какого-то катаклизма. Убедившись в том, что ничего не произошло, Бетховен сыграл следующую фразу, затем еще одну. Восемнадцать нот. Бетховен попробовал еще раз, исполнив мелодию от начала до конца, без пауз. Наконец он отложил флейту и повернулся к Марго.

— Ничего не произошло, — подавленным тоном промолвил он. И тут заметил, что молодая женщина беззвучно плачет. — В чем дело? Что с вами?

Однако Марго не могла ему ответить, вообще не могла произнести ни слова, потому что ее захлестнули воспоминания. Она вспоминала то, что успела давно забыть. А может быть, то, что никогда не знала.

Теперь мелодия звучала внутри ее. Она взлетала, набирала сил, затем разбивалась и снова нарастала новым крещендо, принося с собой образы другого места, другого времени, в чем для Марго не было никакого смысла. Ничего похожего в Европе она никогда не видела.

Марго увидела раскаленное солнце и широкую реку. Ощутила глубокую скорбь и увидела женщин, плачущих вокруг пылающего костра, одетых не в привычные платья, а в какие-то странные наряды. Вдалеке возвышались горы.

Но тут эта картина исчезла, и Марго снова увидела Бетховена, с тревогой смотрящего на нее. Она обратила внимание на солнечные лучи, проникающие в окна. В этом свете было нечто важное, словно он должен был что-то ей показать. Марго проследила взглядом за одним лучом, увидела пляшущие в воздухе пылинки. Это сияние было наполнено знаниями. Многими годами знаний, сконцентрировавшихся в энергии, разлившейся по Марго. Она уже думала не о том, чтобы дышать; ей нестерпимо нужен был Каспар, прямо сейчас, чтобы рассказать ему о том поразительном открытии, которое он совершил, и о заключенной в этом открытии силе. Больше всего на свете Марго хотелось поделиться со своим супругом этой болезненной, но в то же время бесконечно прекрасной правдой о свете и времени, о кольцах и повторениях, о том, кто мы такие и зачем мы здесь.

— В чем дело, Марго? — спросил обеспокоенный Бетховен. — Почему эта музыка так действует на вас?

Но Марго ничего не могла ему ответить. Она по-прежнему находилась внутри света, путешествуя на звуках диссонирующей мелодии, извлеченной Бетховеном из древней флейты. Она вспоминала далекое прошлое.

Долина реки Инд, 2120 год до нашей эры

Красть у мертвых — преступление, похищать самих мертвых — тяжкий грех, но отчаяние было сильнее страха наказания, поэтому Охана спряталась за стволом дерева. Низкое солнце воспламенило реку багровым заревом. Спасаясь от ослепительного сияния, Охана прикрыла глаза рукой, дожидаясь окончания погребальной церемонии Ашти-Санчаяна.

Нестройная какофония звуков плеска воды, звона колоколов и мычания коров не могла заглушить безутешные причитания вдовы — горькое напоминание о том, что Охана не имеет права присутствовать на похоронах Девадаса, что ей не к кому обратиться за утешением, что ее трауру суждено стать последней тайной в длинной цепочке секретов, которые она вынуждена была хранить.

Вчера двое мужчин, отправляясь на утреннюю молитву, обнаружили труп Девадаса на берегу реки. Вокруг тела возлюбленного Оханы уже кружили мухи, привлеченные запахом крови, вытекшей из страшных ран на голове. Похоже, кроме брата Девадаса Расула, добивавшегося от стражников, чтобы те расследовали убийство, больше никому не было дела до того, кто совершил это кровавое преступление. Обоих братьев, занимавшихся изготовлением музыкальных инструментов, уже давно заклеймили отступниками веры за то, что они утверждали, будто определенные мелодии, исполненные на их флейтах и барабанах, способны исцелять и облегчать боль. Они несли угрозу старым обычаям, и в селении их гневно осуждали. И вот теперь один из братьев мертв.

Словно услышав пронзительные завывания, налетел ветер, и Чандра, вдова Девадаса, вскрикнула, осыпанная пеплом своего супруга. Пораженная, она перестала спрыскивать молоком пылающие останки Девадаса и ощупала кончиками пальцев прах, севший ей на щеку. Свежая слеза, скатившаяся из глаза, оставила грязный след.

Как же лицемерно вели себя все эти женщины! Чандра больше года назад выгнала Девадаса из дома за его бунтарские взгляды. Родной отец назвал своих сыновей вероотступниками. Но вот сейчас все они изображают безутешное горе.

Женщины продолжали поливать молоком погребальный костер, но тут новый, более свирепый порыв ветра швырнул пепел в лицо старшей дочери Девадаса, и та закашляла, вдохнув горячую пыль. Она сплюнула. Сплюнула еще раз. И еще. Если бы такое произошло с Оханой, она бы с благодарностью приняла пепел любимого человека, как святыню.

— А теперь несите воду, и побыстрее, — распорядилась престарелая мать Девадаса, торопя своих трех внучек перейти к следующему этапу церемонии. — Шевелитесь, а то ветер развеет его прах.

После того как девочки опорожнили второй кувшин и воды больше не осталось, Чандра взяла обугленную деревянную палку и принялась копаться в черном месиве, отделяя обгорелые кости от пепла. Словно тряпичница, старшая из дочерей собрала более крупные комки мокрой золы — то, что осталось от плоти, мышц и сухожилий ее отца, — и наполнила ей глиняный горшок, а младшие дочери собрали остывшие кости.

Из своего укрытия Охана наблюдала за тем, как Чандра взяла горшок и вывалила золу в быстрые воды реки, а тем временем остальные собрались вокруг костей и ждали. Хотя они уже больше и не должны были показывать свое горе, все женщины, кроме старухи матери, продолжали громко завывать.

— Теперь он отправился по Дороге света, — с укором произнесла мать Девадаса. — Обилие слез сжигает умершего, — добавила она.

Все семь женщин темно-синей лентой цвета ночного неба и красной лентой цвета свежей крови привязали себе к левой руке по плоду брхати, затем одна за другой поднялись на каменный помост с остатками погребального костра, вытерли руки листьями апамарги, после чего встали в круг и, закрыв глаза, принялись раскачиваться в такт мелодии реки.