Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе - Александр Смулянский

толков о котором больше, чем это имеет смысл, поскольку лежащее в его основе желание гораздо старше нуклеарного семейного мифа, к которому апеллируют его реакционные критики. Обсессивный невротик в свою очередь не желает партнера, который, даже подыгрывая его требованию, тем не менее самой попыткой соответствовать оскорбляет его представление о должном уровне суждения или творческого продукта. Как заметил Фрейд в работе «Об унижении любовной жизни», невротик навязчивости при возможности предпочел бы проститутку, но не потому, что сможет реализовать с ней жестокую сторону своего влечения, а поскольку она освобождает его от необходимости прилагать к ее идеалу-Я педагогические усилия. Последние обсессивный тип применяет к своей более интеллигентной жене, влечение к которой, если она недостаточно удовлетворительна в этом отношении, опять-таки может быть задержано. По меркам более чувствительной к подобным вещам эпохи Фрейда данный тезис звучал по-настоящему скандально.

В этом смысле паранойяльность обсессика, равно как и сексуальная холодность истерички, обязана своим возникновением другому, который считывает посылаемые невротиком сигналы неправильно, не распознавая в них преобразованный посыл отцовской инстанции или же, напротив, полагая, что речь идет о ее узурпации. Так, оскорбительное и гомофобное поведение отца в ответ на импульс истеризованной дочери доказывает, что притязания истерички хотя и не получают его одобрения, однако не ускользают от внимания – по не вполне очевидной, но чрезвычайно настоятельной для него самого причине отец стремится наложить на них запрет. Движущей силой этого конфликта служит соперничество, но не за место мужской власти, как предполагает феминистская оптика, а за положение источника соблазна: отец подозревает истеричку в присвоении принадлежащей ему по праву роли в побуждении другого желать.

Описанная педагогика желания проливает свет на поведение субъекта, которое зачастую считывается как взаимодействие с объектом удовлетворения, тогда как оно лежит в более высокой структурной плоскости: предметом требования субъекта выступает не удовлетворяющий объект, а желание другого. Смысл лакановского идеала-Я, таким образом, состоит вовсе не в том, чтобы ему соответствовать, а в том, чтобы систематически поверять им и на соответствие ему желания другого.

Сходство обсессивной и истерической стратегий здесь настолько очевидно, что даже несовпадающие ответы на вопросы, которые ставит перед ними невроз (обсессик присваивает тревогу более успешного другого, истеричка извлекает за него его упущенное наслаждение), не отменяют того, что обе решают одну сверхзадачу, делая выводы из доступного им аспекта отцовской метафоры. Из производных этой метафоры субъект формирует желание, которое при взаимодействии с желанием другого на данном этапе сексуации неизбежно опирается на обращенное к этому желанию требование.

Этим как раз и объясняется специфическая открытость обоих типов невроза анализу, которую специалисты зачастую принимают за их анализабельность как таковую. Суждение об изначальной подверженности всех невротиков аналитическому воздействию содержит ошибку обобщения, поскольку распространяет свойства целого класса пациентов на то, что присуще отдельным невротическим типам по иной, нежели принадлежность к этому классу, причине. Невротики в целом анализируемы – так звучит тезис, неявно предполагающий, что у других классов расстройств все обстоит не так радужно. Из виду при этом упускается, что своей анализабельностью невротики обязаны не столько небольшой тяжести расстройства, которая питает мистическую веру аналитика в интеллектуальную и психическую сохранность анализантов, способных принять его помощь, сколько тому, что аналитическое вмешательство, которое тоже имеет дело с отцовской метафорой, решает задачу ее низведения до желания иным способом. Лишь благодаря этому субъект может что-то из анализа извлечь.

Это не снимает вопроса о том, как осуществляется переход от той области, вне которой невротик себя не мыслит и где он неусыпно наблюдает за неумением другого извлечь наслаждение, как это делает истеричка, или же откладывает неизбежное состязание с ним, как это делает невротик навязчивости, – к ситуации анализа. Почему субъект порой заканчивает свое движение именно там? Не секрет, что в анализ в первую очередь толкает мода на тот или иной вид досуга – в той мере, в какой это вообще совместимо с развитой невротической стратегией, которая любых поветрий скорее демонстративно избегает. В этом смысле анализ, как и всякая альтернатива ему, переживает свои взлеты и падения, которые никак не проясняют мотивов пришедшего в него субъекта.

Не лучше обстоит дело с распространяемой масскультом риторикой самореализации, согласно которой в анализ идут узнать нечто о себе самом. Напротив, с момента вхождения в анализ субъект ищет способ как можно скорее сообщить аналитику, что что-то не клеится там, где он непрестанно стремится вернуть другому оброненную тем тревогу, не понимая, почему эти попытки терпят провал. Невротик не сознает, насколько его заходы провоцируют всех, до кого ему удается со своими претензиями дотянуться, предъявить в ответ образ, воплощающий средства достижения их нынешнего положения, которые (за вычетом тревоги) однажды уже оказались эффективными. На вмешательство, ставящее вопрос о желании на языке требования, окружающие могут отреагировать только усиленным подтверждением той роли, которую они играют в представлении невротика, что приводит последнего в отчаяние и дополнительно убеждает его в необходимости продолжать бесплодное воспитательное воздействие. В результате носителя симптома постоянно окружают карикатурно ограниченные субъекты: так, например, современный режим функционирования публичной речи неодолимо побуждает противопоставлять любой критике еще более утрированную и клишированную версию своей позиции, даже если это совершенно невыгодно для отстаиваемой точки зрения.

Наиболее радикальным итогом завершенного анализа как невротика навязчивости, так и истерического субъекта, таким образом, оказывается исчезновение желания заставить другого показать. «Дай посмотреть, что там у тебя», – требование, которое субъект адресует другому на пике второй сексуации. Здесь принципиально, что на кону стоит нечто, в лексике современного специалиста совершенно затершееся, что можно условно назвать органом в его полном блеске, не признающем детумесценции. Честолюбие обсессивного субъекта, равно как и скромное, неосознаваемое счастье субъекта истерического, состоит в том, что искомое, как им кажется, находится где-то рядом. На деле, как показывает анализ, субъект хотя и имеет это последнее в виду и действительно ни на что без него не способен, однако ищет чего-то совершенно иного, а именно знака ненапрасности своих усилий, успешного принуждения другого к демонстрации своей тревоги и производства на этой основе нового желания. Метод, к которому его подталкивает невроз, приводит к провалу, но не отвращает от новых попыток. При этом вопрос о его собственной тревоге, сколь угодно очевидной, в оптике сексуации пола не появляется. Иными словами, невротик готов воздействовать на своего партнера по символическому пространству любыми средствами, но самое главное – его собственная тревога не должна в его усилия просочиться. К этой теме и обращается аналитическая практика, в которой субъект сталкивается со следствием своей тревоги.

Глава 12

Аналитическая сексуация: