Москва и жизнь - Юрий Лужков

И еще множество городских начинаний, включая культурные: именно он как душеприказчик Сергея Михайловича Третьякова настоял, чтобы пожертвованную картинную галерею немедленно передали городу.

Капиталы самого Алексеева, как пишет современник, были кредитной кассой Москвы. Жертвовал он много. И столько тратил на представительские расходы (питая склонность к приему делегаций и участию в конгрессах), что его преемник Рукавишников, человек, судя по всему, не менее богатый, не выдержал заданного уровня представительства и отказался от должности. Тогда, понимая, насколько это важно, дума вотировала городскому голове крупный куш на представительские расходы.

Не очень освещен вопрос об источниках богатства Алексеева. Вероятно, у него хватало энергии и времени и на свои дела. Для нас важно другое: как, будучи общественным деятелем, фабрикант-миллионер находит в себе силы выступать не от лица фабрикантов-миллионеров, а порой вопреки интересам собственной группы. Вот пример. В Петербурге заседала Комиссия по пересмотру отношений между хозяевами и рабочими. Обсуждался вопрос о смягчении законодательства о рабочих штрафах, делавших невыносимым и без того нелегкое положение пролетариата. Обстановка была острой, вопрос мог быть решен в любую сторону. Промышленники, естественно, расписывали патриархальную благодать, царящую на фабриках.

Алексеев молчал, пока не придумал «ход». В своем духе. И тогда напомнил присутствующим о недавнем созыве в том же здании Комиссии по делам военного ведомства: армию беспокоил вопрос о физическом состоянии рекрутов из промышленных рабочих. Оратор язвительно усомнился в патриархальной благодати на российских фабриках и, связав государственный вопрос о боеготовности армии с более частным, подвел высших чиновников к выводу о необходимости смягчить промышленное законодательство в пользу пролетариата.

Наблюдать алексеевские «ходы» всегда увлекательно. При всем разнообразии в них обязательно есть общий стиль, один почерк. Вот он решает бороться со взяточничеством. Среди купцов гуляла поговорка, что в мире есть два страшных места: ад и Сиротский суд. Имелся в виду реликт екатерининских времен, распределявший опеку состоятельных купцов над вдовами и сиротами. В зависимости от состава овдовевшей купеческой семьи опека могла быть разной, а, следовательно, чиновники получали пространство для маневрирования и взимания взяток.

Алексеев без лишних слов принял на себя должность председательствующего в Сиротском суде, отапливал, освещал помещение на собственные деньги, а в это время поставил вопрос о финансировании. Дело в том, что размер жалованья чиновников был мизерным: столоначальник, например, обязанный содержать за свой счет помощника, получал в месяц три рубля (меньше сторожа), что явно предполагало «кормление» за счет взяток. Наконец жалованье чиновникам было увеличено в 40 раз, и взяточничество прекратилось.

Результативность — вот ключевое слово для оценки позиции Алексеева. Он принадлежал, как мы теперь говорим, к «партии хозяйственников». И я убежден, что если бы таких на Руси родилось больше, ей не пришлось бы пережить легендарную «деловитость» большевиков.

Последние два дня своей жизни Николай Александрович провел в думе. На 9 марта 1893 года было назначено приведение к присяге новых думских гласных и заявление кандидатов в городские головы. Алексеев, пройдя в гласные, не хотел баллотироваться на третий срок.

С утра он явился в думу и, по обыкновению, начал прием посетителей. Новохоперский мещанин Андрианов на обычный вопрос «Что вам угодно?» ответил двумя выстрелами.

Ввиду тяжелого состояния врачи не решились перевозить умирающего. Операция, сделанная маститым хирургом Склифосовским, ничего не смогла изменить. В думу привезли Чудотворную Иверскую икону Божьей Матери, перед которой настоятель Архангельского собора в сослужении с местным духовенством совершил молебствование о здравии раненого.

Алексеев умер на рассвете 11 марта.

Его убийцу признали невменяемым, и ответственности он не понес. Стоял ли кто-нибудь за его спиной, так и осталось невыясненным.

Меня всегда интересовал вопрос: что это за страна, где убивают таких, как Столыпин и Алексеев? Я понимаю всю некорректность такого вопроса. Любой историк может легко описать уникальность обстоятельств, назвать тысячу возможных причин и завалить статистикой. Но ведь так можно сказать и про Пушкина. Вместе с тем, когда Марина Цветаева пишет, что поэт в России — тот, кого убивают, мы понимаем обобщенный смысл сказанного.

Какая-то социальная невыносимость свободной и сильной личности на фоне аморфной массы, которую государство считает своей собственностью, — удел, по-моему, не только поэтов на Руси. Но и тех людей, что в обход политики сочетали деловую хватку с высоким чувством ответственности, — их тоже так или иначе «обламывали» во все времена.

Если вспомнить, что перед смертью Алексеев сказал: «Я умираю как солдат на посту» и не отнести эти слова только на счет некоторой театральности (безусловно присущей этому человеку), то можно попытаться объяснить, что именно он понимал под независимостью поведения. И почему мощный внутренний темперамент и умение «не раболепствовать перед властями» не помешали ему отработать два полных срока во времена контрреформ и ущемления прав городского самоуправления, которому он отдал столько сил и ума.

Может быть, ощущение «солдата на посту» было следствием прямой соотнесенности с государством помимо всех имперских инстанций. Пусть в отличие от Чичерина он снова стал провожать военного генерал-губернатора при официальных отъездах в Петербург. Зато он мог пустить о том же генерал-губернаторе по Москве анекдот (как тот приветствовал шведского короля рекламой на коробке шведских спичек), а это было пострашнее для авторитета центральной власти, чем непочтительность в исполнении процедуры. Примиряясь с презираемыми им имперскими инстанциями, он делал это для блага империи как таковой, солдатом которой — не без внутренней высокой патетики — себя ощущал.

Алексеев умер в сорок лет. Пятую часть своей недолгой жизни, то есть всего восемь лет — он был городским головой. Но оставил такой след в биографии города, что все, кто писал о Москве и ее истории, единогласно называли именно Алексеева самым «типично московским» из всех прошлых и будущих руководителей города. В чем тут дело? И что это за особое «московское» качество?

Вопрос для нас далеко не праздный. Потому что, возрождая основы столичного самоуправления, мы должны были быть уверенными, что не отступаем от исторической традиции, не навязываем городу нечто чуждое, не укорененное в коллективной памяти москвичей.

Можно без конца говорить, что Москва после большевистского передела стала совсем другой, кардинально изменила состав населения, расползлась, испортилась типовой застройкой, столько всего потеряла… И тем не менее каждый, кто сюда приезжает, а тем более здесь поселяется, неизменно приобщается к «духу Москвы», парадоксальным образом сочетающему мощь одной из крупнейших столиц современного мира с удивительной патриархальностью и домашностью, которая за прошедшие годы не только не исчезла, но даже усилилась. Это я слышал от иностранцев, посещавших столицу, от друзей из других республик, из других городов. Это я чувствовал каждый день, разъезжая по далеким районам, встречаясь с людьми. Даже сам стиль общения главы исполнительной власти с горожанами установился совершенно не тот, что в Санкт-Петербурге.