Большая игра - Борис Сапожников

Драгуны выскакивают из палаток, на ходу помогая друг другу застегивать кирасы и нахлобучивать стальные ерихонки[7]. До стреноженных на ночь коней уже никому не добраться, а потому унтера строят солдат как можно плотнее – плечом к плечу. В руках у всех арбалеты, кое у кого даже изготовленные к стрельбе, как будто они спят с заряженным оружием в обнимку. Первый ряд опускается на колено, вскидывает арбалеты, точно так же поступает и второй, третий же готовится к рукопашной схватке. Экспедиционная прислуга тащит связанные в небольшие пучки колья – хоть какая-то защита от несущихся всадников. Выставив их, люди, не горящие желанием принимать участие в кровопролитной схватке, бегут к палаткам.

– Армас, Вахтанг, к стрелкам, – скомандовал я своим бойцам. – Дорчжи, туда же.

– Командир? – удивился парень.

– Не спорь, – оборвал его я. – Мне нужен боец из команды при наших стрелках. Я должен быть уверен, что их защищает боевой товарищ, а не просто драгун.

Больше Дорчжи ничего не говорит – ему надо спешить за Мишиным и Ломидзе.

– Решил поберечь парня, – усмехается, подкручивая длинный ус, Корень.

– Пусть лучше там побудет, – кивнул я в ответ, – да мне и правда куда спокойнее, когда мой человек прикрывает стрелков.

Мы подошли к Обличинскому, замершему на правом фланге выстроенного драгунами квадрата.

– Будете при мне, – решил ротмистр, – все равно толку от вас в строю никакого.

– Что верно, то верно, – кивнул я, скидывая с плеча секач и упирая его концом лезвия в землю.

Корень же только поглаживал рукоятки сабли и кривого кинжала, не спеша обнажать оружие. Враг был еще на приличном расстоянии от нас.

Как только всадники пересекли видимую одному лишь Обличинскому линию, он выхватил саблю – клинок ее вспыхнул серебром в свете солнечных лучей.

– Первая линия, пли! – скомандовал он. – Вторая линия, пли! Заряжай!

Воздух наполнился непередаваемым звуком – свистом нескольких десятков стрел. Больше всего он походит на гудение рассерженного пчелиного улья, вот только жалят эти пчелы куда страшнее. Стальные наконечники болтов легко пробивают кольчуги всадников, выбивая их из седел. Достается и лошадям. Бедные животные сбиваются с шага, длинные ноги их подламываются – и они летят на землю, издавая настолько похожие на человеческие крики, что аж внутри все леденеет.

– Первая линия, пли! – снова командует Обличинский. – Вторая линия, пли! Заряжай!

Но в этот раз слитные залпы не могут остановить врага. Разбойников больше, чем во время прошлого нападения в степи, они полны решимости, которой недоставало тогда. Теперь они мчатся на нас, чтобы пустить кровь, втоптать в землю, чтобы и памяти не осталось о русской миссии, направляющейся в Бухару, о тех, кто дерзнул бросить вызов бесстрашному Якуб-беку. Он, наверное, несется в первых рядах, показывая всем свою удаль, – иначе тут нельзя, не поймут, примут за слабака, а слабаку можно ночью и горло перерезать, пока спит. Быть может, он уже убит метким болтом и по его трупу не раз протоптались копыта лошадей боевых товарищей, но это уже неважно, потому что даже смерть лидера не может остановить мчащуюся на нас, распаленную жаждой крови ораву.

– Бить по возможности! – командует Обличинский, сам уже готовясь к рукопашной.

Корень вынимает из ножен оба клинка и становится в позицию – чуть присогнув колени, оружие пока опущено, чтобы руки не уставали до поры. Следом и я вскидываю секач, потому что еще секунда-другая – и начнется рукопашная схватка, которую так не люблю, всей душой ненавижу со времен Арабата.

– Арбалеты прочь! – отдает приказ Обличинский. – К рукопашной товьсь!

И почти тут же нас накрывает вал вражеской конницы.

С первым врагом я проделал тот же трюк, что и с Готским рыцарем на арене лондиниумского Колизея, только в этот раз без театральщины. Одним могучим ударом я срубил голову его коню, а самого буквально смел с седла – я не пытался эффектным ударом снести голову разбойника, он и со вскрытой грудиной вряд ли долго протянет. Следующему отсек руку с саблей – он пытался закрыться ею от удара, но легкий клинок не мог противостоять широкому лезвию секача. А после я почти не разбирал врагов – подрубал ноги лошадям, чтобы Корень мог без труда прикончить всадников. Широкими взмахами отбивался от наседающих разбойников, выбивая их из седел, отрубая головы и конечности. Кожаный нагрудник, надетый поверх старого костюма для арены, все же не лучшая защита, и потому я полагался на свою силу и мощность ударов, предпочитая бить первым или уклоняться от широких взмахов вражеских сабель и тычков их коротких копий.

Долгого боя бандиты не выдержали. Как обычно, они откатились на версту, а то и на две от нашего лагеря. Однако отступать не стали, перестраиваясь для новой атаки. Но это же дало и драгунам время, необходимое, чтобы снова сомкнуть строй и взяться за арбалеты.

– Плотнее строй! – командует рядом со мной Обличинский – минуту назад ему бинтовали голову, и вот он уже снова в строю и готов отдавать приказы, пускай на белых бинтах перевязки выступают зловещие багровые пятна. – Арбалеты подбирай! К залпу готовьсь!

Я отмахнулся от санитара, попытавшегося забинтовать мне легкую рану на руке.

– После боя перевяжут уже нормально, – сказал я ему. – Сейчас займись теми, кому твоя помощь нужнее.

Он спорить не стал, благо уж чего-чего, а работы санитарам и добровольным помощникам из числа слуг хватало.

– Минуты не пройдет, как они снова на нас попрут, – произнес Обличинский, стирая выбегающую из-под перевязки струйку крови.

– Мы их хорошо потрепали, – сказал я, – но решимости у них побольше прежнего. Даже непонятно, откуда она у них взялась.

– Черное знамя видите? – произнес рядом знакомый голос, мы с Обличинским обернулись и увидели графа Игнатьева. – Это знамя джихада, священной войны у мусульман, если объяснять самыми простыми словами. Якуб-бек поднял его против нас и кинул клич. Скорее всего, к нему присоединились не только окрестные разбойники, но и солдаты по распоряжению правителя Ургенча.

– Ваше сиятельство, – заявил ротмистр Обличинский, – покиньте нашу позицию, здесь скоро снова будет бой, а я не имею права допустить угрозы вашей жизни.

– Бросьте, – отмахнулся Игнатьев, вынимая из ножен саблю, – теперь всюду угроза. Здесь ли, в лагере – не все ли равно. Если вас сомнут, то мне уж точно не спастись. К тому же не забывайте, что я не только граф и дипломат, но и полковник российской императорской армии, умею не только языком молоть.