Большая игра - Борис Сапожников

Оттуда по нам снова бьют баллисты – одна, вторая, третья. Длинные копья ложатся уже куда ближе к цели, как и летящие в ответ чугунные ядра.

– Знаешь, что самое неприятное в капитанских обязанностях во время сражения? – неожиданно произнес Можайский, непонятно к кому обращаясь, и сам же ответил на свой вопрос: – Сейчас мне абсолютно нечего делать – команда отлично справляется сама. Машина работает как часы, рулевой уверенно держит курс, баллистарии бьют по врагу, а вот капитан, отдав команды, остается не у дел. Я даже не успею вовремя отреагировать на что-то, и делать это придется нижним чинам. Уверен, они отлично справятся, ну а мне остается лишь стоять тут с вами и ждать, чем же все закончится. По сути сейчас я такой же пассажир, как и вы.

Он поднес к глазам бинокль, всматриваясь в берег. Оттуда в «Перовского» уже летели новые снаряды – и одно из трех длинных копий врезалось в стальной борт. Пробить не пробило, но заставило пароход содрогнуться.

– Доложить о повреждениях! – скомандовал Можайский, и тут же какой-то ловкий и отчаянный матрос высунулся за борт, чтобы осмотреть его.

Уже через минуту капитану сообщили, что обшивка не повреждена, есть только вмятина.

– Ерунда, – отмахнулся Можайский. – Врежьте по ним напоследок, чтобы знали, с кем дело имеют!

Наши баллисты выстрелили еще раз в сторону берега – залп этот оказался удачней всех предыдущих. Пара чугунных ядер разнесла в щепу два вражеских орудия, прикончив нескольких человек. Третье же прошлось по расчетам оставшейся баллисты разбойников, оставив валяться на песке окровавленные тела и их части.

– Молодцы, баллистарии! – крикнул Можайский. – Всем по чарке от меня будет в Казалах!

Его мало кто слышал – лишь мы с Обличинским да рулевой, но это не имело значения, потому что сказано было не для красного словца, и я уверен, в Казалах Можайский свое слово сдержит.

– На том берегу Якуб-бек нас в покое не оставит, – заметил Обличинский, – и уж точно не купится больше на уловки Игнатьева. Вот тогда нас ждет уже настоящий бой.

– Боитесь его? – напрямик спросил я у ротмистра.

– Опасаюсь, – не стал юлить тот. – В лоб Якуб-бек больше не попрет – сам видел результат встречной схватки, а значит, постарается нас застать врасплох и захватить.

– Осталась мелочь, – усмехнулся Можайский, – не дать им сделать этого.

Из капитанской каюты на палубу снова вышел граф Игнатьев. Был он мрачнее тучи, несмотря на то что опасность миновала и из боя «Перовский» вышел, как ни крути, победителем.

– Вы отлично справились, – произнес он, ни на кого конкретно не глядя. – Идея протаранить разбойничьи баркасы была хоть и рискованной, но оправдала себя полностью.

– Спасибо, ваше сиятельство, – кивнул ему лейтенант. – Как вы считаете, Якуб-бек оставит экспедицию в покое на другом берегу Амударьи?

– Вряд ли, – покачал головой Игнатьев, – мы слишком сильно задели его. За живое, можно сказать. Да и мое присутствие подливает масла в огонь ненависти Якуб-бека, у нас с ним очень старые счеты, еще с форта Раим.

И сразу после этих слов Игнатьева в палубу вонзилась первая стрела.

Несколько десятков человек – наверное, все уцелевшие из банды Якуб-бека – вскочили на ноги, выстроившись вдоль берега. До того они укрывались за барханами, теперь же покинули свои убежища, чтобы обстрелять нас.

На палубу «Перовского» пролился настоящий дождь из стрел. Стальные наконечники рвали навесы, защищавшие только от солнечных лучей. На палубу повалились несколько драгун, зажимая кровавые раны. Все только начали приходить в себя после первого обстрела, и явно именно на это и рассчитывал Якуб-бек.

– Зажигательные снаряды товьсь! – тут же выпалил Можайский.

Но его команда на несколько секунд запаздывает, и мы своими глазами видим иллюстрацию слов лейтенанта о том, что во время боя он самый бесполезный человек на всем пароходе. Командиры баллистариев уже заряжают полые глиняные снаряды – при ударе они разлетятся на сотни осколков, а из нутра их прольется легковоспламеняющаяся жидкость. Две баллисты дают залп, и почти следом за ними стреляет носовая катапульта. Только вместо чугунного ядра или глиняного шара она швыряет объятый пламенем снаряд. Он падает на берегу прямо в лужу разлитой огненной смеси, и весь берег вспыхивает в единый миг.

Нас перестают обстреливать – люди Якуб-бека носятся на берегу, прыгают в воду, чтобы спастись от пламени. Но она не помогает им от пожирающего одежду и тела огня. Те, кого смертоносное пламя не затронуло, спешат как можно скорее покинуть ставший слишком опасным берег.

– Я с вашего позволения, господа, – обратился к нам Обличинский, – отправлюсь к своим драгунам.

И, не услышав ответа, который ему не очень-то нужен был, ротмистр ушел.

– Теперь уж вряд ли стоит ждать нападения Якуб-бека на том берегу, – усмехнулся Можайский. – Мы славно проредили его банду за эти дни.

– Там, – махнул рукой в сторону правого берега Игнатьев, – вряд ли было много людей самого Якуб-бека.

– А кто же это были? – удивился я.

– Скорее всего, воины из Ургенча, – ответил граф. – У Якуб-бека точно не может быть баллист, ими он мог разжиться лишь в Ургенче, как и баркасами, на которых поднимались против течения воины. Да, сегодня многие из его людей сложили головы, но отказаться от мести это его точно не заставит.

Мне очень не понравились его слова, потому что на следующий день наше путешествие по Амударье заканчивалось и экспедиция снова вступала в пески, чтобы пройти последний отрезок пути до Бухары. Что-то мне подсказывало – именно он окажется для нас самым трудным.

Всем, наверное, отлично знакома картина популярного в последние годы художника Верещагина «Нападают врасплох». Та самая, на которой солдаты, одетые в белые «туркестанские» гимнастерки и кирасы, стоят, сбившись в плотное каре, ощетинившееся бердышами и пиками. К ним сломя голову бегут еще несколько человек, а из-за их спин несется в клубах пыли вал легкой кавалерии. Всадники ничуть не изменились за прошедшие века – легкие кольчуги, разноцветные халаты, стальные шлемы под тюрбанами, короткие кавалерийские пики и кривые сабли. Их куда больше, и они способны растоптать неверных, попирающих их землю, а солдаты в плотном строю готовятся дать им отпор и, скорее всего, умереть. На их лицах написана решимость и какая-то отрешенность – мне не раз доводилось видеть подобное в Крыму, а если быть точным, в Арабате, где принимали неравный бой, из которого никто не надеялся выйти живым.

Не знаю уж, каким именно эпизодом покорения Туркестана впечатлился художник, но в одном дневном переходе от Бухары, когда казалось, что уже миновала опасность и завтра мы наконец увидим стены этого древнего города, на нас напали именно так, как это весьма метко отображено на холсте – врасплох. Дозорные едва успели сообщить о приближающейся лаве вражеских всадников – по всему лагерю, только-только начавшему пробуждаться утренней порой, затрубили горны.