Полдень сегодняшней ночи - Дмитрий Володихин

– Скорее, тех существ…

– Помню-помню, тех существ, которых сейчас называют старшими богами, хотя Бог – только один. Так вот, этот наш пришелец древнее первородных эльфов и, конечно, древнее людей. Ты понимаешь?

– Как ни странно, нет. В Книге не упомянуто никого – древнее.

– Речь идет не о ком-то, а о чем-то. Вернее о некоем среднем состоянии между кто-то и что-то.

– Кажется, начинаю понимать. Насколько древнее людей?

– На четыре дня.

– На четыре дня творения?

– Да.

– Это инструменты. Резцы в руках Господних. Ими творец строил сушу и море, созидал горы и превращал их в равнины. А потом изредка использовал их для менее масштабной, ювелирной, позволю себе сказать, работы. Например, потоп. Или когда требовалось сровнять какой-нибудь город с землей. Или против сильных магов… Москва для резца – что-то вроде скопища возвышенностей, поросших безобразными кирпичными поганками… У них есть души? У резцов, я имею в виду.

– Петрович, не без того. Помнишь, когда вся эта заварушка только-только начиналась, я примчался к тебе, слегка запыхавшись?

– Помню.

– Извини, я немного обманул тебя тогда. Я уже знал, кто это… или что это. Я знал: Февда с его барбосами – просто невинные девственницы по сравнению со свихнувшимся резцом на нашей территории. Простишь?

– Скрытность твою я еще тогда простил.

– Спасибо. Я еще в то утро навел справки мимо прямого нашего начальства. Обратился прямо к праотцам. Кое к кому из них. Они помнят. Они еще, слава Господи, помнят.

– Не надо тянуть.

– Ладно. Резцы, по их словам, одушевленные существа. Но души их так слабы и так невзрачны, что на девять десятых эти монстры представляют собой сложно запрограммированные машины. Не более того. И только тот, кто создал их для своих трудов, может повелеть им двигаться, ровнять горы, рыть ущелья, губить города, поражать армии и заливать страны. В Срединном мире они способны защитить себя безо всякого приказа, повинуясь простейшему инстинкту самосохранения или, если хочешь, простейшей программе самосохранения. Но ни при каких обстоятельствах резцы не сдвинутся с места и уж тем более не начнут своей работы по собственной воле. Следовательно…

– Следовательно, наш пришелец болен.

– Следовательно, наш пришелец рехнулся. Даже очень умные машины иногда ломаются. Даже очень рассудительные люди иногда сходят с ума. Наш приятель рехнулся по-настоящему серьезно. Ему начала нравиться его работа: крушить и разрушать. Следующим этапом была отправка на покой, на консервацию. Резец превратился в совершенно безопасную и неподвижную груду… Ведь даже сам главный оппонент не ведает, как «заводить» черную масть! Ваш этот Конкордат подарил ему ничтожный шанс позабавиться на старости лет.

– Ваш! Кажется, я становлюсь сторонником хорошей розги в процессе обучения.

– Опоздал, дедунюшка. Итак, полагаю, некто ошибся, вызывая из преисподней воинские части, и ненароком «включил» свихнувшийся аппаратик. Разбудил зверюшку. Не знаю уж как, но лихо проснулось. 1491-й год затронул что-то очень тонкое в нашем мире. Передвинул какие-то невидимые колесики. Помимо, разумеется, очевидных изменений. Слишком многое стало возможным. Я имею в виду – из того, что прежде Конкордата возможным не считалось. Если, конечно, верить твоим байкам… По ним судя, вода была тогда водянистее, да и масло маслянистее, а уж дерево не в пример деревяннее.

– И малышня шутила остроумнее.

– И старичье сидело на завалинке в два раза тише. Ладно, о резце: самая лучшая новость на сегодняшний день – меня научили, как его обезвредить.

– Обезвредить?

– Выбить. Иными словами, я сумею это сделать. Довольно сложно, чуть-чуть опасно, но осуществимо.

И какая-то невнятная скороговорка сухим горохом защелкала в последней фразе Бойкова. Старший витязь смолчал. Даже не спросил – как?

– Да, Петрович, смогу. Наша главная проблема растет из другого места.

Опять скороговорка, и опять молчит Симонов.

– Проблема, Петрович, прежде всего в том, что ему нельзя позволить добраться до Москвы. Он ведь тут такое учинит! А у нас под ногами мешается Февда. У Вепревского моста, помнишь, ты сказал мне, мол, черный лепесток опять задвигался, мол, идет к Москве. Я ведь тогда подумал: все, конец городу. Мы не от Пятидесятого с бесячьей командой уходили, мы наперерез ему двигались… Нельзя было поступить иначе, хоть и обидно уступать им дорогу. В случае чего…

– …приняли бы удар на себя. Но он, слава Господи, опять остановился.

– Именно так. Молись, чтобы это чудище продолжало стоять на месте, пока мы не разберемся с Февдой. Как оценить сотню бесов посреди столицы? Да просто много нудной и грязной работы для нас. Как оценить визит резца? Да просто риск не найти потом славного города Москвы.

Старший витязь погрузился в задумчивость. То ли он анализировал сказанное, то ли ожидал продолжения. Бог весть. Продолжения, во всяком случае, Симонов не дождался. Что ж, значит такова воля воеводы… Он в своем праве. Оставалось лишь закончить беседу попристойнее. Поаккуратнее.

– Ну что же, я ликую, вспоминая о его неподвижности. Правда, у нас остается старый добрый друг Пятидесятый, который склонен гоняться за двумя зайцами с необыкновенной резвостью и неуклонностью.

– Пока, слава Господи, оба зайчика живы… Стоит порадоваться.

Старший витязь выстроил на лице убедительное подобие улыбки. Бойков был очень способным учеником. Быть может, лучшим его учеником. Мальчик сказал так много, но сохранил за собой возможность решить все в одиночку. Он сказал так много, но не сообщил главного. Молодец. Ему и нельзя выбалтывать главное. Такое главное.

Учитель тоже навел кое-какие справки. В речах Бойкова он без труда заметил две несообразности. Во-первых, даже самому сумасшедшему творению Господь мог отдать приказ: «Остановись!» – и волей-неволей пришлось бы остановиться. Будь это машина, живое существо или стихийное бедствие, все равно, любое движение и действие прекратилось бы вмиг. А душевнобольной резец продолжал двигаться и действовать… Значит… значит… даже думать не хочется, что именно означает такая ситуация. Потому что, во-вторых, здесь, в Срединном мире, нет и не может быть никаких способов избавиться от резца. Разве что, одно рискованное, ненадежное и крайне неприятное средство. Одним словом, хуже не придумаешь.

17 июня, вечер, покой после неприятностей и перед новыми неприятностями

Стояли сумерки, когда Песья глотка, Мохнач и сержант Мортян ограбили ларек на два ящика пива. Собственно, продавец их сам спровоцировал: Мохнач открыл рот, чтобы спросить, сколько это самое пиво стоит, ну, быть может, несколько широковато так открыл… у него рот вообще крупный, то есть значительно больше среднего мохначев рот, но ведь пастью его никто бы, согласитесь, не назвал бы. Продавец же, зоркий такой, гляди-ка! обратил внимание на мелкую анатомическую особенность: зубы мохначевы уставлены в два ряда. Сумерки же, чего тут особенно высматривать? Правда, Мохнач, чтобы слышнее было, морду к самому окошечку поднес, но не из злобных каких-нибудь намерений, намерения тут были чисто акустические… Продавец, однако, заволновался, быстро вышел через дверь, забыв при этом отпереть ее. То есть, по всему видно, сломал своим сильным боком дверной замочек. Вот он выглянул и увидел их веселую и безобидно настроенную компанию. Песья глотка еще улыбнулся ему, такие дела, ободрить захотел продавца, мол не боись, не за тобой пришли, за пивом. Тот как поскачет, ну ровно лошадь, которой перцем под хвост сыпанули. Песья глотка досадует: