Монета желания - Денис Чекалов

На столе, под чистым полотенцем, отдыхают пироги. Относит их сестрам-старушкам, живущим в бедности, но не озлобившимся, нищетой не возгордившихся, благодарных за все, что делает для них Аграфена. Они все не решаются поверить своему счастью и переехать в дом, куда пригласил их купец Клыков.

Часть выпечки предназначена Катерине, жене Савелия, пропивающего все, что наработает, оставляющего и жену, и детей голодными, но с синяками да со слезами от каждодневных обид. Сама Катерина почти не плачет — долгие годы притупили остроту горя, сломали, иссушили те ростки надежды на любовь мужа, что зеленели вначале в ее душе, молодой, открытой новой, взрослой жизни с человеком, который мнился опорой и заступником.

Аграфена прошлась по комнатам, накормила и приласкала кота Алешкиного, подложила дров в печь, ответившую ярким огнем, треском смолы, звучавшим как благодарность за заботу о непотухающем пламени.

«Заканчиваются дрова, что Петр со Спиридонкой уложили в сенях, — мелькнула мысль. — Днями нужно идти к поленнице. Господи, как долго их нет, как тяжело ожидание. Не может с ними ничего случиться, молитва оградит их, да ведь и посланы они за добрым делом».

В теплом углу, возле печки, где всегда была теплая вода, и где за занавеской мылась семья каждый день, когда не топилась баня, Аграфена налила таз, решив вымыть волосы. Это всегда было делом нелегким, их нужно было мыть, стараясь не запутать, распущенные, они светлым золотом заполняли таз, не помещаясь, расплескивали воду.

Петр любил смотреть на это плескание, помогал вытирать шелковые пряди, смеясь и целуя жену, частенько, когда дом бывал пустым, утаскивая ее в спальню, раздевая по пути, так что она оставалась только в белом тюрбане на голове, розовая от смущения.

«Султан ты мой маленький, — смеялся Петр, — что ты краснеешь, старая ты моя любимая матрона, сколько лет уже вместе».

Вспоминая, Аграфена и теперь покраснела, улыбнулась. Наполнила теплой водой таз, распустила волосы, с наслаждением погрузила их в мягкую воду. Вымыв, только покрыла полотенцем — услышала стук в дверь — уверенный, громкий, но чужой, каждый из семьи стучал по-своему. Сердце зашлось от неожиданности, и от страха перед дурными вестями.

«Кто может быть так поздно? Почти ночь».

Накинув поверх полотенца платок, чтоб предстать перед чужими, отворила дверь. На пороге стояли двое незнакомцев, тепло и богато одетых, в меховых шапках, таких же воротниках на полушубках. Один из них, высокий, крепкий, с лицом надменным, которому пытался придать выражение приветливости, с черными глазами, крупным крючковатым носом, ноздри которого были коротковатые, позволяя видеть перегородку между ними, поросшую густыми черно-седыми волосами.

Другой, верхушка шапки которого едва доставала первому до подбородка, был толст, румян, мягкие губы складывались в добродушную улыбку, на воротнике покоились два подбородка. Однако маленькие голубые глаза, противореча благостному лицу, льдисто и пристально смотрели из-под клочковатых бровей.

— Здравствуй, хозяйка, — сказал высокий. — Мы к вам с известием от Петра Ивановича.

Аграфена всплеснула руками.

— Слава Богу, давно ждала хоть какой весточки. Заходите скорее.

Смахнув налипший мокрый снег с сапог, гости прошли вслед за хозяйкой в главную парадную комнату. Не раздеваясь, несмотря на уговоры, присели на лавку.

— Приготовься, милая, вести у нас печальные.

Ноги Аграфены подкосились, она почти упала на лавку, с ужасом глядя на пришельцев.

— Муж твой, забыв о долге, который на него возложен был, оставил русское представительство, и бежал в горы с любовницей своей, красавицей-мусульманкой. Вряд ли вернется теперь, и из страха новую любовь потерять, и перед наказанием за предательство.

От страшного известия сердце Аграфены захолонуло, тело свое ощутила каменным, неповоротливым. С трудом выговорила:

— Откуда известно это? Верны ли вести, почему можно доверять им?

Толстяк, сочувственно глядя на нее, молвил:

— Все верно. Отец Михаил известие вез, но сам задержался. Мы должны были раньше его явиться, вот он и просил сообщить все, чтоб сердце не томилось напрасной надеждой. Но догнал нас, сейчас уже здесь, в городе.

Он вынул тонкий платок и отер повлажневшее розовое лицо, при этом на пальце блеснул черным светом перстень с крупным камнем, который Аграфена увидела, но внимания не обратила.

— Сейчас отец Михаил уже в церкви, просил тебя прийти непременно сразу, что-то еще, только тебе предназначенное, сказать хочет. Мы проводим тебя, поздно уже.

Аграфена вскочила идти, но опомнилась, увидев, что платок с мокрых волос почти сполз, на плечах легкая домашняя разлетайка, ноги обуты в тонкие комнатные туфли.

— Погодите минутку, я накину на себя что-нибудь. Не могу же я на улицу выйти, а тем более в церковь, в таком виде.

На лице мужчин выразилось недовольство, но они промолчали. Аграфена метнулась в другую комнату, лихорадочно завязывая платок, поправляя его, рука уже тянулась за полушубком, как вдруг остановилась, женщину жаром обдало.

«Что я делаю? Кто эти люди, почему я им поверила? Никогда бы Петр не поступил так, да и отец Михаил не прислал бы чужих сообщить страшную весть, сам бы пришел, утешить постарался бы. Как я посмела в муже усомниться, после того, как он стал единым со мной целым? Даже если бы он кого полюбил, сам бы мне поведал о том, а уж чтоб бежал, предав товарищей — вовсе невозможно. Господи, спаси и помилуй нас, грешных, да ведь это те, о ком отец Михаил в проповедях рассказывает, оборотни, как я сразу не догадалась? За мной пришли, увести хотят — или убить, или на Петра подействовать через мое пленение. Здесь, в доме, боятся, не ждали видно, что Потап во дворе дрова рубит допоздна, а Полинка носит, мой крик слышно будет. Бежать, спасаться надо. Звать Потапа нельзя, они вооружены, а тот один».

Она крикнула из комнаты:

— Извините, бояре добрые, сейчас печь притушу — неровен час, огонь вырвется. Сильно согрела я комнату.

С этими словами тихо прошла за занавеску, сдвинула на печи чугун с водой поближе к середине печки, к огню, так, чтобы приоткрытая крышка постукивала, создавая впечатление, будто кто-то возится подле. В узком простенке между печью и стеной, тонким шилом выковырнула из пола сучок, в образовавшееся отверстие вставила кочергу и подняла люк, ведущий в длинный ход под домом.

Кочергу положила между поленьями, чтоб не привлекала внимания и не натолкнула на разгадку пути бегства, поставила сучок на место, быстро соскользнула вниз по лестнице и бесшумно закрыла за собой люк.

Она возблагодарила деда Петра, предусмотрительно соорудившего тайный путь из дома. Вспомнила его слова, что во времена неспокойные он может пригодиться. Отец Петра и он сам аккуратно дважды в год проверяли ход, при необходимости подправляя.

В полной темноте, придерживаясь руками за стены, Аграфена бежала по ровному глиняному полу, зная, что усилиями Петра ноги не встретят неожиданного препятствия. Она торопилась покинуть ход, пока не хватились пришельцы и не пустились в погоню.