Особые отношения - Дуглас Кеннеди

Она подошла ко мне со стаканом воды и еще одним пластиковым стаканчиком.

— Вот что, я не собираюсь насильно проталкивать тебе еду в горло, но прошу тебя, прими эти таблетки. Это же лекарство, которое ты принимала вчера.

И из-за которого я отравила сына.

Она потрясла стаканчиком с таблетками у меня над ухом.

— Ну ладно, кончай. Это доктор прописал и все такое. И сама же будешь в выигрыше: проспишь всю ночь спокойно. Ой. Да — муж тебе уже сказал? — Джек проснулся, такой бодрый, энергичный, всех нас строит! Так что…

Она еще раз потрясла таблетками.

— Пожалуйста, Салли. Не заставляй меня…

Она не закончила фразу. Потому что было уже незачем. Я села. Выпила таблетки. Потом заставила себя встать и под шумные радостные восклицания сестры Паттерсон заковыляла к туалету. Оказавшись внутри, я избегала смотреть в зеркало. Просто опорожнила мочевой пузырь и вернулась в постель. Натянула на голову простыню и стала ждать, когда подействуют таблетки.

А потом сразу наступило утро. Голова моя витала где-то в тумане, в верхних слоях стратосферы. Не успев подумать «Где это я?», я обнаружила в своей руке иглу, а над головой пластиковый мешок капельницы. Соседки не было на месте. Новая дежурная сестра расставляла передо мной свежие аппетитные яства. Коротышка, шотландка.

— Хорошо спали?

В ответ я вскочила на ноги, схватила стойку с капельницей и потащила ее в направлении туалета.

— Вам помочь? — бросилась ко мне сестра.

Не нужно, я в больницах ветеран, и с капельницами воевать уже приходилось.

Я сходила в туалет, потом вымыла руки и плеснула водой в лицо. Тут-то я и увидела этот кошмар — свое отражение. Лицо одутловатое, глаза ввалились и покраснели, волосы свалялись, а…

Ох, лучше поскорее забыть.

Я побрела назад в палату. Сестра помогла мне снова забраться на кровать, переставила капельницу на левую руку.

— Ну а теперь — вот овсяная кашка, тост, яичница и отличный крепкий чай…

Я отвернулась. Сестра продолжала говорить:

— … а после завтрака, уверена вам захочется повидать своего малыша. Ну, так с чего начнем?

Я не съела ничего. Сестра попыталась заинтересовать меня ломтиком тоста, я отвернулась.

— Ну ладно, — сказала она. — Но я точно знаю, что доктору Родейл это не понравится.

Она оставила завтрак у моей постели. В палату вернулась Агнес. Сейчас я рассмотрела, что моя соседка — красивая женщина, высокая, изящная. Немного портили впечатление ее понурый вид и неуверенная, шаткая походка.

— Это ты была здесь вчера, да? — спросила она, ложась в постель. — Американка, да? Или ты другая, новенькая? Память у меня…

Странная у нее речь, рваная. Она с недоумением уставилась на меня:

— Что молчишь? Тебе ребенок язык откусил?

Она зашлась в истерическом хохоте. А я подумала: ты все сразу поняла, подруга.

Вдруг смех резко прекратился.

— Тебе нужно поесть, — сказала она. — А не то попадешь в беду. Пойми, в серьезную беду. Я-то знаю. Видишь, теперь расхлебываю. Ты же этого не хочешь. Ты этого не хочешь.

Она снова погрузилась в молчание.

— Ты же американка, ведь так?

Она закрыла лицо руками.

— Прости, прости, я не должна повторять одно и то же. Но…

И она снова надолго умолкла.

Доктор Родейл в тот день появилась в три часа. Мой нетронутый обед стоял у кровати. Она мельком взглянула на него и взяла в руки мою карту. Что-то не так, Док?

— Ну, как вы сегодня, Салли?

Я смотрела в стену. Доктор Родейл поджала губы, сделала какие-то записи в карте.

— Все верно… Вижу, вы отказались вчера от ужина, а сегодня от завтрака и обеда. Повторю еще раз — это ваше право. Но поймите, мы все равно кормим вас через капельницу. А через два-три дня будем вынуждены решать, как помочь вам выйти из этого состояния. Вижу, ночь вы провели спокойно. Хорошо спали?

Никакой реакции.

— Не было ли побочных эффектов от снотворного? Голова не кружилась, когда вы проснулись?

Никакой реакции.

— И еще здесь написано, что, хотя вам неоднократно предлагали поведать вашего сына, Джека, вы не проявили к нему интереса. Это, конечно, довольно обычно в вашем теперешнем состоянии, но вовсе не полезно ни вам, ни ребенку. Теперь следующее: у нас в больнице есть квалифицированный психотерапевт. Она могла бы помочь в решении ваших эмоциональных проблем. Но для того, чтобы она сумела вам помочь, необходимо, чтобы вы с ней заговорили. Получается порочный круг, согласны? Так что, может, все-таки поговорите со мной немного?

Никакой реакции.

— Не могу передать, как вы все осложняете и для нас, и для себя… особенно для себя.

Никакой реакции.

— Ну хорошо. Поговорим завтра.

И она переключила внимание на Агнес По затравленному виду той можно было безошибочно понять: она боится доктора Родейл.

— Ну, как мы сегодня себя чувствуем, Агнес? Аппетит вернулся?

— Я ем.

— Последействие на этот раз было?

— Моя память…

— Это лишь ненадолго. Еще сутки, и все восстановится.

— Этот раз был последний?

Доктор Родейл не поднимала головы от ее карты.

— Посмотрим.

Я с головой завернулась в одеяло. Сейчас я поняла — или, по крайней мере, решила, что понимаю, — что за курс лечения проходит Агнес.

Но хотя я точно знала, что мне необходимо начать разговаривать и есть… в дело снова и снова вступала все та же извращенная логика: чтобы говорить, я должна заговорить… чтобы есть, я должна поесть. И то, и другое было для меня просто немыслимо, по крайней мере сейчас Дело было не в упрямстве. Я знала, как говорят и едят люди, но сама будто утратила способность выполнять эти функции.

Моя операционная система дала сбой, и я, как ни старалась, никак не могла запустить ее, привести в действие механизм, который бы позволил мне наконец отрыть рот.

Тони приехал вечером, в восемь часов. Сестра Патерсон, снова заступившая на дежурство, явно ввела его в курс дела. Он бросил тревожный взор на поднос с нетронутым ужином и присел на кровать, поглядывая на меня с отчаянием, неприязнью и беспокойством (да, мой высокоорганизованный супруг обладал уникальной способностью демонстрировать три состояния одновременно — и все благодаря едва заметным движениям мышц лица). Он не поцеловал меня, не коснулся моей руки, и ему, как и в прошлый раз, было явно трудно смотреть прямо на меня. Правда, заговорить он все же сумел: