Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту - Мишель Фитусси

«Любая умная женщина может стать по меньшей мере привлекательной, — часто повторяет Мадам. — Степень привлекательности зависит только от нее».

Мадам также не обходит вниманием английского модельера Эдварда Молине и француженку Мадлен Вионне, создававшую удивительной красоты платья методом моделирования на манекене. Елена открывает также для себя Кристобаля Баленсиагу, и он останется ее любимым модельером. Испанец с мягким голосом и невероятно черными глазами и волосами, благодаря которым его красивое лицо кажется еще бледнее, невероятно талантлив. А родился он в бедной семье рыбака на баскском побережье.

Более чем когда-либо Елена восхищается парижской модой, которая вновь воскрешает корсет в виде эластичного пояса для чулок, подтягивающего живот. В середине 30-х годов женщины снова начинают прятать колени. Hemline theory (теория длины женских юбок) идет рука об руку с lipstick theory (теорией губной помады): во время экономических кризисов юбки удлиняются. Днем женщины носят костюмы или скромные платья до середины икры, вечером — длинные облегающие, чаще всего с декольте на спине. Вновь реабилитированы женственные формы, равно как и классический силуэт одежды. С фривольной одеждой и мальчишескими манерами 20-х годов покончено.

Однако в середине этого десятилетия любительницы тенниса вроде Сюзанны Ленглен, а также введение оплачиваемых отпусков для работниц вновь способствуют тенденции к раскованности. Женщины надевают шорты, показывая безупречные ноги, стремятся к свежему воздуху, гимнастике, обнажению. Свежесть лица и загар летом обязательны. Начиная с 1932 года Елена Рубинштейн рекламирует солнечные ванны и меланин. В 1936 году, когда оплаченные отпуска ввели и во Франции, Елена изобретает новый крем «Лазурный Берег», первый водостойкий крем для загара.

В это время в моде на первое место выходят аксессуары, настоящие драгоценности и бижутерия, вышивки, украшения, а главное — шляпы и шляпки: маленькие, побольше, с опущенными полями, шляпки-колпачки. У Елены их целая коллекция. Все ее туалеты тщательно хранятся. Те, что она носила до 1914 года — платья, меха, деловые костюмы, по сути, база ее гардероба, — находятся в Нью-Йорке. У нее не одна сотня пар обуви: половина сшита на заказ на ее маленькую ножку, половина — на каждый день — куплена в магазинах.

Драгоценности, настоящие вперемешку с поддельными, лежат в старых картонных коробках от Бергдорфа Гудмана. Елена прячет их в ящиках под одеждой или под кроватью. Сара Фокс, понаблюдав некоторое время, как Мадам извлекает эти коробки и шарит в них, выбирая наудачу бриллианты, топазы или рубины, собираясь их надеть, заметила, что это не слишком надежный способ хранения драгоценностей.

Мадам покачала головой с безнадежным видом: с некоторыми привычками в повседневной жизни она справиться не в силах. Однако Сара Фокс не оставила начатого дела, она купила сейф с ящиками, который запирался на ключ. Все драгоценности разложила в ящиках по цветам и формам, а главное, по алфавиту: Б — бриллианты, Р — рубины. Мадам пришла в восторг и одобрила новую систему.

Но поддерживать такой порядок ей показалось весьма утомительно, к тому же она никак не могла запомнить комбинацию цифр и записала ее внутри одного из ящиков в шкафу, который запирался на ключ у нее в ванной, куда она поставила и свой сейф.

Никто из ее окружения не отваживался последовать за Мадам, когда она шла открывать свой сейф, где камней и жемчуга было больше чем на миллион долларов.

Красная дверь, огромная, наглая, — при виде нее Мадам приходила в ярость, как бык при взмахе яркого плаща тореадора. Элизабет Арден недавно открыла роскошный салон красоты на углу Пятой авеню и Пятьдесят пятой улицы. У входа — швейцар в обшитой галуном ливрее: такие стоят у подъездов всех богатых домов в Верхнем Ист-Сайде. В холле во всю стену картина любимой художницы Арден, американки Джорджии О’Кифф.

Всякий раз, проезжая мимо на автомобиле, Елена не могла сдержать досады и гнева. Сама она туда не заходила, но доброхоты описали ей салон во всех подробностях, да и газетчики не поленились, ведь мисс Арден вызывала у них восхищение не меньшее, чем Мадам. Елена отчетливо помнила фотографии в «Vogue» и «Fortune»: кресла, обитые розовым и зеленым атласом, такие же шторы, хрустальные люстры, изумрудные стены в гимнастическом зале, изысканная обстановка на всех шести этажах. «Изобретательность и элегантность наполняют жизнью разреженную атмосферу нейтральных интерьеров в пастельных тонах», — восторгался автор статьи в «Fortune». Салон Елены во многом уступал салону Арден.

В статье их сравнивали, и отнюдь не в пользу Мадам, что особенно ее разозлило. Мол, к мисс Арден переметнулась вся элита, самые богатые и самые утонченные, нувориши и знать. Тогда как мадам Рубинштейн, долгое время опережавшая всех косметологов, «ныне утратила прежний блеск, хотя уровень ее продаж по-прежнему недостижим для конкурентов».

К общему хору присоединился и голос «Life»: «Элизабет Арден — главная помеха торжеству Мадам». Взаимная ненависть не ослабевала, но они были обречены постоянно сталкиваться. Они встречались на званых вечерах, премьерах, в ресторанах. Они выпускали почти одновременно косметику из одинаковых ингредиентов, пытались привлечь на свою сторону одних и тех же журналистов; оказавшись лицом к лицу, не узнавали друг друга и держались с одинаковым высокомерием, и каждая краем глаза следила за соперницей.

Автор статьи в «Fortune» прав: мисс Арден ценою немалых усилий добилась небывалой элегантности. Любовь к лошадям, «ее милым деткам», подсказала ей рецепт чудодейственного крема «8 часов»: основа этого величайшего изобретения — мазь для заживления трещин на копытах. В загородном доме Элизабет устроила санаторий и назвала его в честь своего знаменитого рысака «Maine Chance»; пациенток, плативших, надо заметить, немалые деньги, приучали к диете и физическим упражнениям. Кроме всего прочего, товары Арден славились изящной упаковкой.

— У Рубинштейн дамы покупают косметику для себя, а у Арден — в подарок подругам, — заметила Мадам, не зная, радоваться ей или огорчаться.

Скорее радоваться, ведь она не разорялась на дорогие упаковочные материалы и получала куда большую прибыль. Понемногу она успокоилась и заключила с чувством:

— С ее упаковкой и моими кремами мы покорили бы весь мир.

Их общеизвестное соперничество иногда приводило к весьма недостойным выпадам. Автор все той же статьи в «Fortune» перешел границы допустимого. Откровенно издевался над необычной внешностью Мадам, ее пристрастием к «экстравагантным» нарядам. Эдварду тоже досталось от нечистоплотного критика: его сравнили с букинистом, торгующим старьем на набережной Сены. Если уж на то пошло, назвали бы прямо Шейлоком. Столь явное презрение вполне объяснимо: интеллигенция Нью-Йорка скрывала присущий ей антисемитизм, но иногда проговаривалась.

Мадам не обращала внимания на оскорбления. Красная дверь волновала ее куда больше. Хотя она знала: салоны красоты не для широкой публики, их и будет посещать одна элита. Большинство ее покупательниц, представительниц среднего класса, предпочитало розничную торговлю. В Соединенных Штатах салоны — дело неприбыльное. Но, чтобы поддержать престиж фирмы, необходимо создать нечто необыкновенное, превзойти, затмить ту, «Другую».