Харбин - Алексей Воронков

– Вы мне лучше скажите, как вы попали в Аргентину? – спросил француз.

– В Аргентину? – переспросил Карсавин. – О, это долгая история. Вначале мне пришлось поработать на кофейной плантации в Колумбии… Спросите, как я попал в эту страну? В Нью-Йорке нанялся матросом на корабль, который потерпел крушение возле панамского берега… Нас, тех, кто уцелел, доставили в порт Буэнавентура, где мне пришлось искать работу. Так я стал сборщиком кофе. Подкопив немного денег, я решил уехать в Бразилию – там, мне сказали, было больше шансов вернуться к предпринимательской деятельности. Страна большая, соответственно, в ней больше и возможностей… Мне не повезло – коммерческие банки отказали мне в кредитах, потому как я ничего не мог предложить в залог, а найти поручителей в чужой стране было делом дохлым. Пришлось снова искать работу. Мне подфартило: как человека грамотного, меня взяли управляющим в небольшую фирму по производству тростникового сахара. В Буэнос-Айресе я познакомился с одним славным парнем, у которого родственник работал бухгалтером в одной аргентинской винодельческой компании, куда мы с ним и подались.

Выслушав Карсавина, мсье Альбер удивленно щелкнул языком и сказал:

– Да, интересная история! На вашем месте я бы написал книгу, в которой в деталях рассказал о злоключениях русского эмигранта, которого большевистская революция лишила самого дорогого – родины, а вместе с этим и веры в будущее.

Карсавин усмехнулся.

– А кому это будет интересно? У людей ведь своих забот полон рот, а тут еще я со своими бедами…

– Ну не скажите! – запротестовал француз. – Обыватель всегда ждет чего-то остренького. По своему опыту знаю. Бывало, напишешь что-то светлое и теплое, так читатель фырчать начинает. Скучно ему, понимаешь, про добро слышать. Ему «жареное» подавай. Вы думаете, зачем я еду в такую даль? Да вот за этим самым «жареным» и еду. Сам же я по своей натуре человек мирный, люблю уют, книги, естественно, как и всякий нормальный мужчина, люблю хорошеньких женщин. Вы, конечно, можете решить, что я гедонист… Но нет, я обыкновенный земной червь с обыкновенными земными пристрастиями. И прожигателем жизни меня не назовешь. Я люблю трудиться, люблю, как говорится, своими руками зарабатывать деньги. Для чего? Да для того чтобы иметь возможность вложить их в какое-нибудь дело, в конце концов в ценные бумаги, а кроме того, отложить что-то на старость. Это у вас, русских, все по-другому. Для вас деньги – это обыкновенный фетиш. Вы не знаете, что с ними делать. Заработал и успокоился. Вот, мол, я каков – деньги имею! Короче, у вас иная система ценностей, иное представление о жизни. Вы не привыкли ставить себе сверхзадач. У вас совершенно отсутствует всякая мотивация успеха, оттого и производительность труда в России всегда была низкая.

– Уж не скажите! – обиделся Карсавин. – Вплоть до самой революции мы кормили хлебом всю Европу.

– Ну, допустим… Но это оттого, что Россия была исключительно аграрной страной. Все сводилось лишь к производству сельскохозяйственной продукции. Это сейчас Советы пытаются поднять индустрию, строят заводы, приглашают к себе лучших западных специалистов. Поняли, что на одной муке далеко не уедешь. И еще они поняли, что без повышения производительности труда у них ничего не получится. У вас ведь всегда она была низкой. И виной тому опять же отсутствие у русских мотивации труда. Что заработали, тому и рады. Кстати, мотивация управления в России тоже всегда отсутствовала. Оттого и правители ваши, начиная от низшего звена и кончая высшим, были постоянно беспомощны в решении многих задач.

Карсавин слушал француза и удивлялся его познанию русской жизни. «Образованный черт», – думал он. С ним не поспоришь. А поспорить хочется. Увы, у Бориса не хватает для этого знаний. На политзанятиях их кормят одними только лозунгами да выхваченными из контекста пролетарских вождей цитатами, тогда как следовало бы просвещать глубже. А то попадется тебе такой вот дошлый французик, а у тебя и аргументов против его доводов не найдется.

– Не стану с вами спорить… Да, Россия всегда отставала от Европы, но это оттого, что у нее была трудная история… Постоянно что-то мешало ее продвижению вперед. Это и бесконечные войны, и суровый климат…

– Согласен, – кивнул головой мсье Альбер. – Но главное в другом. Вас всегда подводило невежество. Не знаю, как сегодня у большевиков обстоят дела, однако, если верить статистике, еще в позапрошлом веке в России было меньше трех процентов грамотных людей, тогда как во многих европейских странах их было более половины населения. А у человека невежественного, малограмотного, и уровень сознания соответствующий. Так что прежде чем начинать модернизировать индустрию, большевикам нужно бы поднять уровень сознания людей, сделать их образованными, повысить их культуру. Без этого невозможно производить качественную продукцию, способную конкурировать на мировом рынке. Хотя я слышал, Советы и образованием вплотную занялись. Ну, тогда у них дело пойдет…

«Еще как пойдет!» – хотелось воскликнуть Карсавину. Правильно, Советский Союз сейчас переживает образовательный бум. Всеобучем охвачены, пожалуй, уже все его территории. Пройдет лет пять, и мы полностью ликвидируем безграмотность, а потом пусть западные статисты попытаются назвать нас безграмотной невежественной страной – да мы их за пояс заткнем! Вот только отец Бориса не верил в такое чудесное превращение, считая коммунизм огромной казармой, где люди будут не более как обыкновенными оловянными солдатиками, не способными к творческому труду. С ним Борис постоянно спорил, но без толку. Тот упертый, как деревенский бык. Не выйдет, говорит, ничего путного из затеи большевиков – и все тут. Приходится порой чуть не силой затыкать ему рот – не дай бог, кто услышит и донесет на него в ГПУ. И тогда даже Борис не спасет его от тюрьмы.

– А давайте-ка я вас сфотографирую, – улучив момент, неожиданно произнес француз и тут же достал из небольшого кофра свою походную «лейку».

– Э-э, только не это! – испуганно отпрянул от него Карсавин.

– А что вы так боитесь? Может, от кредиторов прячетесь? Или не хотите, чтобы ваш портрет в газете увидели любовницы? – пытался шутить репортер.

– Просто я не люблю фотографироваться, – твердо отрезал «коммивояжер».

– Правда? И почему же? – разочарованно проговорил француз. Он-то уже строил планы, как расскажет своим читателям о мытарствах некоего русского эмигранта, снабдив свой рассказ его портретным снимком.

– Вот не люблю, и все тут… – на что ответил Карсавин и даже попытался подвести философию под свой ответ. – Ведь у каждого человека есть свои слабости… Кто-то не любит ходить в театр, кому-то не нравится мороженое, а я не люблю сниматься. У вас ведь, я думаю, тоже есть что-то, чего вы не любите?.. – задал он вопрос собеседнику.

Тот пожал плечами.

– Наверное, есть. Да-да, конечно, есть. Я, к примеру, не люблю капризных женщин.

– Ну вот, видите… – обрадовался Карсавин. – И вы что-то не любите. Впрочем, я тоже не люблю капризных баб. Они меня утомляют.

– «О, женщина, твоих грехов не счесть, но любим мы тебя такой, какая есть…» – неожиданно процитировал Шекспира француз и тут же начал развивать тему. Он вспоминал женщин, с которыми, как он выразился, у него были когда-то близкие отношения. Эта тема ему, видимо, была настолько близка, что он говорил взахлеб, обсасывая каждую деталь как сладкую косточку, отчего его рассказ походил на исповедь опытного бабника или, говоря джентльменским языком, ловеласа.