Мед для медведей - Энтони Берджесс

– Не всегда, – сказал Пол.

– Не всегда, – повторил Док, – но если, скажем, человек по имени Опискин имеет одно-единственное желание – спастись от жизни, в которой он испытывал только притеснения, причем у него имелись средства и возможности… Я ясно выражаюсь?

– Опискин мертв, – вставил Пол.

– Опискин мертв, – согласился Док. – Музыкант Опискин умер несколько лет назад. О его смерти ходило множество слухов. Рак прямой кишки – вот официальная причина смерти. (Ах, незабвенный Клод Дебюсси, он на самом деле умер от этой же болезни: жизнь, отданная красоте, закончилась болью, вонью и хаосом. Мне посчастливилось познакомиться с ним в Париже.) Я не зря сказал, что это официальная версия, потому что у каждого, кто знал его при жизни, есть основания подозревать совсем другие причины смерти. Но как бы там ни было, Опискин мертв. Но это Опискин-отец – а как насчет Опискина-сына?

– А я и не знал, что у него есть сын, – сказал Пол, – я многого о нем не знал. Это мой бедный, ныне покойный друг увлекался музыкой Опискина.

– Ах да, Мэдокс рассказывал мне что-то об этом. Вам не кажется, что у моего Мэдокса довольно оригинальная манера речи. Обезоруживающая, пожалуй, даже натуральная. Вы говорили об Опискине (поверьте, я помню), потому что были преданы памяти друга. Конечно, конечно. Это делает вам честь. Замена одного лица другим – это выражение теперь часто появляется в печати, причем в самых разных контекстах. Если быть кратким, то дело обстоит следующим образом: сын Опискина живет здесь, в Петербурге, со своей тетей. Причем пребывает в вечном страхе услышать ночью стук в дверь, увидеть ожидающую черную машину, ощутить сопровождаемые пьяным смехом удары тяжелых кулаков и в итоге закончить свои дни в тюремной камере. Это похоже на греческую трагедию: весь род Опискиных должен быть полностью уничтожен. И тут появляетесь вы с паспортом на двоих. Это как с двуспальной кроватью, у которой используется только одна половина. Согласитесь, что не использовать вторую просто грех. Вы приехали сюда с женой (которую я, кстати, не имел удовольствия видеть на борту этого ужасного корабля. Я полагаю, судя по фотографии, она должна быть очень милым человеком), а теперь собираетесь вернуться назад без своей второй половины.

– Все произошло независимо от моего желания, – пожал плечами Пол, – я вынужден возвратиться домой один. И кстати, мне не совсем понятно, что именно я могу сделать для молодого Опискина. Чего, собственно говоря, вы от меня ждете? Я пришел к вам всего-навсего занять небольшую сумму денег.

– Давайте говорить не о займе, а об оплате за оказанную услугу. Ну, скажем, пятьсот фунтов наличными вас устроит? Под моей кроватью стоит металлический ящик, вы можете взглянуть на деньги, если хотите.

– Но что я должен сделать?

– Сейчас Мэдокс уже, наверное, связался с юным Опискиным. Хотя, конечно, мой верный секретарь всегда непозволительно долго одевается и прихорашивается. Кстати, композиторского сынка зовут Алексей, а по отчеству он Петрович.

– Еще один Алексей на мою голову, – вздохнул Пол.

– Вы можете назвать его как вам будет угодно. – Старческая физиономия расплылась в улыбке. – Муж имеет право обращаться к жене как-нибудь уменьшительно-ласкательно. Вам, наверное, больно будет называть его настоящим именем вашей сбежавшей супруги. Вы уже и так достаточно натерпелись в этой поездке.

– Фантастика, – сказал Пол.

– О, – парировал Док, – в нашей жизни нет ничего невероятного. Даже сказки, доложу я вам… что-то я отвлекся. Мэдокс позаботиться обо всем. Должно быть, молодому Опискину придется носить вещи его тети: хотя что-то другое, более западное, подошло бы больше.

– Мэдокс, – пробормотал Пол, вспоминая сделку, заключенную несколько дней назад, – позаботится обо всем. Но, – он добавил, – я ни минуты не сомневаюсь, что…

– К счастью, он отрастил волосы вполне достаточной длины, чтобы выглядеть пристойно. Вы даже не представляете, мой мальчик, какое благое дело совершаете. – Док зевнул (или зевнула). – Мэдокс иногда умеет творить чудеса. Он обеспечит вам каюту люкс на «Александре Радищеве». Вместе вы направляетесь в Хельсинки. Там у него друзья. (Еще один зевок.) Из Хельсинки вы уже в одиночестве полетите в Лондон. Пятьсот фунтов – ваш гонорар. Кроме того, вам, разумеется, оплатят все непредвиденные расходы.

– Я не собираюсь этого делать, – сказал Пол.

– Россия, – мечтательно сказал Док, – мне кажется, нам надо двигаться дальше, на восток. Я имею в виду Мэдокса и себя. Я больше не могу выносить бесконечные категории, классификации и противоположности. Добро и зло, мужчины и женщины, плюсы и минусы… Надоело! В Европе жить невозможно, а Россия теперь стала самой европейской из всех.

– Нет, я не стану этого делать, – заявил Пол.

В комнате Мэдокса шло свадебное пиршество. Энергичный пожилой официант в пенсне и теннисных туфлях уставил небольшой стол местными яствами. Здесь был московский борщ (бледная копия своего украинского собрата), черный хлеб, консервированные крабы и салат из огурцов со сметаной. Благодаря неослабным усилиям Пола Мэдокс уже лишился значительной части своих запасов виски. Но это не помогло несчастному антиквару смириться с существованием неприглядной личности, сидевшей напротив него за столом и поглощающей пищу с аппетитом отработавшего целый день на пашне крестьянина. При этом он еще и громко чавкал. И это сын великого композитора? Невероятно!

– Милая, милая, – громко проговорил Пол. Для практики. Юный Опискин тут же перестал жевать и испуганно взглянул на него. – Ты должен привыкнуть к моему голосу, – назидательно сказал Пол. – И постарайся сделать вид, что ты понимаешь английский, черт бы тебя побрал.

– Спокойно, – сказал Мэдокс, – не надо эмоций. Все равно вам придется временно полюбить друг друга.

Пол тяжело вздохнул и похлопал себя по груди. Во внутреннем кармане лежали пятьсот фунтов. Вернее, не вся сумма, но большая ее часть. Пол рассовал деньги по разным карманам. Так ему казалось надежнее. Он снова посмотрел на молодого Опискина и заставил себя улыбнуться. Это оказалось труднее, чем он рассчитывал. Они еще не привыкли друг к другу. Опискин-сын был одет в дрилоновое платье, которое Пол продал Мэдоксу, кроме того, на нем было грубое нижнее белье, купленное в соседнем магазине. В таком же, надо полагать, ходили все русские женщины. На ноги ему обули нечто, весьма напоминающее хирургические бахилы, и сильно поношенные босоножки на толстом стоптанном каблуке. Груди соорудили из тряпок, но левая грудь получилась несколько больше и (словно поэтому) немного ниже. Молодой Опискин обладал внушительной комплекцией, толстой шеей и поросшими густой растительностью толстыми руками, которые, несмотря на все старания Мэдокса, не удалось выбрить чисто. Юноша явно не унаследовал изящества, которое бедный Роберт находил в музыке его отца. А его физиономия, обрамленная жесткой проволокой волос, была настолько мужской, что всякий раз при взгляде на нее у Пола начинало ныть сердце. Фотографию на паспорте уже заменили, причем сделали это весьма квалифицированно. Пол, как ни старался, не нашел к чему придраться. Всякий раз, вспоминая о новой фотографии, которая заменила очаровательное личико Белинды, Пол ощущал злорадное удовлетворение. Это была его маленькая месть за ее побег. Видела бы Белинда свою преемницу!