Небеса на земле. Научный взгляд на загробную жизнь, бессмертие и утопии - Майкл Шермер

Например, один из пары близнецов может совершить альтруистический акт самопожертвования ради другого, если стоимость этого поступка перекрывается генетическим выигрышем благодаря передаче своих генов другому поколению посредством спасения брата или сестры.

В этом контексте следует рассматривать пессимизм как выбор по умолчанию для всех живущих в опасном мире. Если окажется, что опасности нет, от пессимистического отношения не будет вреда, а затраты энергии при этом невелики. Если же опасность существует, пессимистическая настороженность окупается. Иными словами, готовься к худшему! Джаред Даймонд называет такое отношение «конструктивной паранойей» и в своей книге «Мир до вчерашнего дня» (The World Until Yesterday) показывает, как этот принцип оценки риска применяют аборигены Новой Гвинеи, которых он изучал несколько десятилетий[332]. Вот как могла бы выглядеть эволюционная формула:

В этой конфигурации пессимизм — это тип паттерна, представление о мире, в котором для наших предков негативное отношение было более оправдано, чем позитивное и одновременно эволюционное объяснение взгляда на мир, в котором пессимизм берет верх над оптимизмом. Наш разум развивался в таком мире, а не в намного более безопасном современном, поэтому наш пессимизм может казаться неуместным рядом с обилием данных, свидетельствующих, что оптимизм (или, по крайней мере, благодарность) были бы более обоснованной реакцией. Это объясняет и нашу тоску по добрым старым дням, идею об упадке дня сегодняшнего и мечту о наступлении Золотого века, будь то на небесах или на грешной земле.

Пессимизм по поводу сегодняшнего дня часто сочетается с мечтой вернуться в легендарные времена и райские края. Эта тоска — удел не только нас, современных людей. Например, обитатели Древней Греции считали, что живут в Железном веке, которому предшествовали Бронзовый, Серебряный и Золотой, уходящие в прошлое в порядке достоинства Олимпийских наград. Эту схему впервые обрисовал греческий поэт Гесиод, сторонник учения об ухудшении мира, веривший, что до наступления Золотого века

Конец греческому Золотому веку положил знаменитый Прометей, принесший огонь человечеству и наказанный за это Зевсом: его приковали к скале, где орел вечно каждый день выклевывал ему печень. Упадок усугубился, когда Пандора открыла запретный ящик, откуда в мир вырвались бедствия.

Римляне подхватили тему упадка времен. Вергилий вторил Гесиоду, описывая прежнее идеализированное состояние мира — Аркадию, где

Поэтому carpe diem, как призывал греческий историк Полибий, или «Завтра, твори свое худшее, я прожил сегодня».

Тема упадка получила развитие в эпоху Рима. Например, Овидий в «Метаморфозах» провозглашает:

Август Цезарь прервал череду скорбей, победив Марка Антония и Клеопатру при Акции и восстановив Золотой век в Риме:

Самая знаменитая и живучая фантазия на тему рая — о мифическом Эдемском саде, где люди жили в предвечной любви и согласии с Богом и природой, как описано в Книге Бытия (2:8−9).

К сожалению, дерзкая самоучка Ева вздумала восполнить пробелы в образовании, отведав плода с дерева познания добра и зла, что повлекло за собой грехопадение и гнев Яхве. Человечество было обречено тяжело трудиться в полях, заросших терниями и чертополохом, страдать от моровых язв, болезней, несчастных случаев и бедствий, а женщины во все будущие времена — переносить родовые муки. В конце Библии, в «Откровении», Иоанн описывает конец этого цикла истории, когда вернутся Мессия и безгреховный мир покоя и гармонии.

Почему мы стремимся вернуться в мифический Золотой век? Хотя бы потому, что путаем изменения в нас самих с изменениями в нашем времени и культуре, что подтверждает статья «Идеология старых добрых времен» (The Ideology of the Good Old Days). Ее авторы, психологи Ричард Айбах и Лайза Либби, отмечают, что по мере старения мы:

1) берем на себя больше обязанностей, соответственно, растет когнитивное бремя;

2) становимся более чуткими к угрозам (особенно в качестве родителей) и более чувствительными к ошибкам юности («ох уж эти сегодняшние дети!»);

3) в то же время мы теряем способность обрабатывать информацию так быстро, как в молодости;

4) склонны объяснять эти изменения в нас изменениями во внешнем мире.

«Если люди не могут осознать, что эти личные изменения обострили их восприятие угроз, — объясняют Айбах и Либби, — они ошибочно заключают, что угроз в обществе стало больше»[333]. Отсюда стереотипы: «Времена нынче не те», «Все идет не так, как должно», «То ли дело старое доброе время!»