Демоны Дома Огня - Александра Груздева

– Все ты помнишь! – резко навалился на стол и приблизил к ней свое лицо Гатчинский. Он больше не казался добряком, лоб его перерезала жирная складка. – И тогда помнила. И сейчас помнишь. Из тебя вытянули бы показания, но пожалели тебя, дуру. Думаешь, ты кого-то обманула своей амнезией? Тут помню, тут не помню? А пацанов отмазали, потому что папочка-директор постарался, за сынка своего заступился, а заодно и за всю честную компанию. И опять же, живая ты была, не мертвая!

Живая… Ада будто снова почувствовала бинты на лице, на руках, на всем теле. Кожа или то, что от нее осталось, чесалась нестерпимо, а у нее не было даже одного-единственного незамотанного пальца, чтобы забраться под повязки и поскрестись от души. Она неуклюже водила по бинтам на лице спеленатыми руками, чем только разжигала зуд. И почему за мертвецов вступаются больше, чем за живых?

– Сама ведь от претензий отказалась! – брызгал слюной ей в лицо Гатчинский. – А теперь настало время? Месть – блюдо, которое едят холодным?!

– Подают холодным, – поправила его Ада. – Никого не обязывают его есть.

– Нашла любовника, криминального авторитета? Пожаловалась? – наседал Гатчинский. – Четыре трупа. И один – навечно урод! А тебе все равно?

«И я навечно урод», – хотелось ответить Аде. Но она сказала:

– Нет у меня никакого любовника.

– Да на тебе написано, что ты чья-то девка! – метнул на стол ручку Гатчинский.

Ее не пугал гнев следователя. Она думала об Ашере. О том, что она не называла ему имен. И ее совесть, в общем, чиста. Совершено нечеловеческое преступление, за гранью понимания. Может, оттого ужас, застывший на лицах убитых, казался искусственным, словно и не было преступления, а эти люди лишь статисты, которых разложили в нелепых позах для съемок. Не мог Ашер участвовать в этом… Не мог сам перерезать горло, вырвать сердце. И в то же время она была уверена: Ашер, и только Ашер мог это сделать.

– Орудие убийства – непальский нож. С искривленным лезвием. Настоящий тесак для убийства, – услышала она вдруг ворвавшиеся в уши и в мысли слова Гатчинского. – Видели вы где-нибудь такой нож? – Его голос, вновь заскучавший от выполнения необходимых служебных обязанностей, настойчиво, уже во второй раз задавал этот вопрос. Перед Адой легла фотография ножа. – Такой нож? – снова повторил Гатчинский.

Да, нож был похож. И в то же время он был не таким, как тот, что лишь на мгновение мелькнул перед глазами Ады. Она не могла бы объяснить, в чем различия. Но нож Ашера был другим. Ада постаралась вспомнить… На нем была кровь. Хоть в тот момент он и был чистым. У Ады не возникало сомнений – этим ножом убивали. И его рукоятка из красного дерева была отполирована именно рукой Ашера. А этот ножик на фотографии выглядел как экзотический сувенир, преодолевший таможенные барьеры.

– Никогда не видела подобного ножа, – твердо произнесла Ада, держа фотоснимок обеими руками.

По дороге домой она купила пачку сигарет. Ада не курила, даже Ашер с его вечным сигарным дымом не смог подбить ее на это. Но сейчас она чувствовала – надо затянуться. Вот просто надо. Необходимо. Нет, даже так: сейчас для нее сигарета – вещь первой необходимости. У ларька растерялась – не знала, какие сигареты выбрать. Знала только, что с ментолом брать не следует. Табачная индустрия здорово набрала обороты, могла удовлетворить любые запросы мужчин, женщин, наверное, даже младенцев, судя по мультяшной раскраске некоторых пачек. Ада выбрала классический синий «Винстон».

Сидя на подоконнике и пуская дым в форточку, Ада дрожала от страха, слезы катились по щекам, будто питерский дождь проник в комнату. Тряслись руки, дрожали пальцы, когда она чиркала спичками, чтобы поджечь очередную сигарету (зажигалку, как некурящая, Ада купить не догадалась). На языке скапливалась горечь, во рту набиралась противная слюна, но Ада смолила, не переставая. И, только выкинув в форточку пустую смятую пачку, она очнулась.

Ей не стать дымом, прозрачным и легким, не улететь под облака и не сравняться бестелесностью с облаками. Не забыть черно-белых фотографий, с которых в лицо тебе смотрит смерть. Зачем Ашер убил? Разве она просила? И Ада испугалась, что могла об этом попросить, что весь ее рассказ был криком о помощи, о мести. Она испорченная, гнилая по сути. Она всегда это знала. Разве хороших девочек заманивают в подвал? Ведь никому в голову не придет посягать на чистых. Она грязная, паршивая овца, которая никогда не стремилась угнаться за стадом, и она поплатилась за непослушание.

Ей казалось, что она всегда знала свое будущее, но ничего не могла изменить. Тошнотворная ситуация, будто висишь в пустоте, не чувствуя страховочных канатов. Пытаешься делать непредсказуемые шаги, но через некоторое время замечаешь, что события, сделав крюк, вновь вернулись в свою колею и тебя опять несет, как щепку, к водопаду. И, падая за свой личный горизонт, ты оказываешься в водовороте среди клубов пара и острых, как иглы, брызг, тебя затягивает в воронку неизвестности. Ты можешь провалиться в иную вселенную или же раствориться в небытии…

Сквозь этот сумбур мыслей пробивалась еще одна, более четкая: Ашер вступился за нее. Впервые в жизни у нее появился защитник. Его поступок бесчеловечен, она не хочет даже думать, что он мог убить, но он думал о ней, пошел на преступление ради нее. Большего для нее никто в жизни не делал.

* * *

Сапфировое ожерелье осталось у Ады. Ашер не вспомнил о нем при прощании. Ада хотела было вернуть драгоценность, но какая-то злая сила заставила ее спрятать футляр с ожерельем в сумку. Может, во всем виновата обида на Ашера? За что он вот так ее выгоняет?

Сапфиры были не к месту в крохотной замызганной комнатке на Гороховой. Они освещали мерцающим светом самые темные углы. Они нашептывали, что Ада достойна большего. Они искрились обещанием лучшей жизни.

Ада так боялась, что ожерелье пропадет. Вдруг бабуля начнет рыться в вещах или в окно залезут воры – и сорвут джекпот? И Ада всюду носила ожерелье с собой, прятала под свитера и кардиганы, спала в сапфирах, натягивая одеяло до подбородка. Сон ее стал тревожным, отрывочным, полным странных видений.

Высокая статная женщина в этих снах отдавала приказы глубоким властным голосом. На указательном пальце ее левой руки сиял перстень с синим глазом-сапфиром. Она всегда знала, что и как происходит в Доме. Ей не смели перечить. Ада невидимкой следовала за ней. Она кралась за этой женщиной по коридорам и галереям, заходила в кладовые, спускалась в погреба. Ада не замечала обстановки, не могла повернуть голову, чтобы рассмотреть, что происходит вокруг. Ее взгляд был прикован к прямой, как спица, спине, к бледно-сиреневому шлейфу платья. Так продолжалось из ночи в ночь.

Однажды женщина обернулась и уставилась на Аду темными внимательными глазами. Губы ее шевельнулись, она что-то спросила, но звука не было, Ада не разобрала слов. Женщина сделала шаг навстречу и снова спросила что-то, перед глазами Ады, как в замедленной съемке, колыхнулась рука, будто незнакомка хотела разогнать туман или развеять видение.

«Кто ты?» – с этим вопросом Ада проснулась. Он звучал на том самом гортанном древнем языке, который Ашер называл своим родным.