Верни мне мои легионы! - Гарри Тертлдав

— Да, я стараюсь подчинить Германию Риму. Ну и что?

— А то! — буркнул грек. — Разве этого недостаточно?

— Если речь идет не о простой кровожадности, а о том, чтобы помешать Риму завоевать Германию, — недостаточно, — ответил Вар. — Всем понятно, что за убийство наместника Рим обрушил бы на здешних дикарей такое возмездие, что они еще сто лет вопили бы, причитали и прятались под кроватями. Сперва об этом позаботился бы Вала Нумоний, а потом тот, кого Август послал бы мне на смену. Кроме того, ты упустил из вида еще одно.

— Что именно?

Как любой человек — раб или свободный, — Аристокл не хотел верить, будто что-то упустил.

— Арминий — римский гражданин. Он принадлежит к сословию всадников. Он рисковал жизнью во время подавления восстания в Паннонии, чтобы вернуть эту провинцию под римское управление. Так зачем ему и его отцу восставать против Рима?

Грек лишь хмыкнул.

— А почему все люди говорят, что целую зиму Арминий только тем и занимался, что подбивал варваров взбунтоваться, господин? Сдается, он величайший обманщик в мире.

«Величайший обманщик не из числа греков, хотел ты сказать», — подумал Вар, но решил без надобности не задевать чувства Аристокла.

— Я считаю, что все это выдумки Сегеста и его приспешников.

— Сегест тоже римский гражданин, — заметил Аристокл. — И он стал гражданином Рима раньше Арминия.

— И что это доказывает? Он старше Арминия. И у него есть причина не любить молодого германца. Сегест просто до сих пор пытается проучить Арминия за то, что тот сбежал с его дочкой, с Туснельдой… Ну и имена у этих варваров!

Квинтилий Вар был собой доволен — не каждый запомнит такую тарабарщину!

— А разве история с девушкой не говорит о том, что за волк… э-э… что за человек Арминий? — возразил Аристокл. — Он налетает в ночи, как вор, и…

Вар не удержался от смеха.

— Я скажу тебе, что за человек Арминий. Он молодой человек. У него все время стоит. А у тебя в его возрасте разве так не бывало?

Не дожидаясь ответа, римский наместник продолжал:

— Кроме того, совершенно ясно, что Арминий не похищал Туснельду против ее воли. Девушка убежала с ним, потому что захотела сама.

— Он одурачил ее. Обманул.

Греку было не занимать упрямства.

— И он дурачит тебя, обманывает тебя, и ты позволяешь ему это.

— В тот день, когда германский варвар сможет одурачить римлянина, я признаю, что он заслужил на это право, — заявил Вар. — Но не думаю, что такой день наступит в ближайшем будущем.

Аристокл вздохнул.

— Да, господин. Я понял. Когда-то мы, греки, тоже говорили, что если римский варвар сможет одурачить грека, римлянин заслужит на это право. Мы тоже не думали, что такой день скоро придет. Но посмотри, что с нами сталось. Посмотри, что сталось со мной, господин.

— Мы заняли Грецию не благодаря обману. Мы заняли Грецию, потому что оказались сильнее, — заявил Квинтилий Вар.

Аристокл промолчал. Одной из привилегий господина было то, что за ним всегда оставалось последнее слово. Только почему-то у Вара не было ощущения, что последнее слово и впрямь осталось за ним.

Поток гортанной тарабарщины сорвался с губ германского вождя… Или деревенского старосты, или кто он там был. Калд Кэлий взглянул на переводчика-германца, примерно своего ровесника.

— Что он говорит?

— Что у него нет серебра, — ответил молодой германец на хорошей латыни.

— Ты хочешь сказать, что весь этот словесный водопад означал одно: «У меня нет серебра»?

Калд Кэлий приподнял бровь.

— Брось, приятель. Переведи все остальное.

— Я бы предпочел этого не делать, — признался переводчик. — Он расстроен. Если бы ты слышал, как он тебя называл, ты, наверное, решил бы, что его следует проучить. Но он не оскорблял тебя намеренно — в этом я готов поклясться. Он сердится, потому что ваш наместник пытается заставить его отдать то, чего у него нет.

— Значит, он рассердился, вот как? А откуда ты знаешь, что у него и впрямь нет серебра? А если мы покопаемся и выясним, что он сидит на серебряных денариях, которые стоят половину таланта?

— Давай я у него спрошу.

Переводчик заговорил на своем языке. Деревенский заправила выглядел потрясенным — как будто никогда в жизни не слышал ничего подобного. Потом что-то выпалил. Переводчик перевел:

— Он говорит: «Ты этого не сделаешь!»

Калд Кэлий рассмеялся варвару в лицо.

— Скажи ему, что каждый вечер мы копаем рвы, когда разбиваем свой лагерь. Скажи, что нам ничего не стоит перекопать всю дыру, которую он называет деревней. И еще скажи: если мы найдем серебро, хотя он заявил, что серебра у него нет, этому человеку не удастся от нас сбежать, как бы быстро он ни мчался.

Переводчик перевел все дословно, и вождю стало вовсе не по себе: его стеклянно-зеленые глаза то и дело устремлялись в сторону угла самого большого дома, после чего германец быстро отводил взгляд. Кэлий уже не сомневался, откуда начинать копать, если ему и впрямь придется отдать своим людям такое распоряжение.

Вождь опять затараторил на своем языке, покачал головой и приложил руку к сердцу, как делали его соплеменники, принося клятву.

— Он говорит, что только что вспомнил: может, у него и есть немного серебра, — сообщил переводчик. — Он говорит, что не хотел одурачить тебя, ничего подобного. Он говорит, это просто вылетело у него из головы — германцы не пользуются монетами так часто, как римляне.

Судя по тому, что повидал Калд Кэлий, последнее заявление было правдой. А остальные? Он снова рассмеялся. Засмеялись и несколько легионеров, которые стояли близко и слышали слова переводчика. Римские командиры наслушались от своих воинов, нарушавших дисциплину и отлынивавших от обязанностей, всех мыслимых и немыслимых отговорок — дикарскому вожаку, как ни крути, было до них далеко.

Но цель Кэлия состояла не в том, чтобы уличить варвара во лжи, а в том, чтобы вытрясти из него налоги.

— Скажи ему, чтобы выдал денарии немедленно. Скажи, что лучше ему отдать Квинтилию Вару все, что причитается. И скажи еще, что при следующей попытке обдурить римлянина он может нарваться на менее покладистого человека и тогда его самого убьют, а его жена и дочери окажутся в рабстве — если им повезет.

На латыни эта фраза звучала весомо. На германском, похоже, прозвучала еще весомее. К тому времени, как переводчик закончил переводить, староста побагровел, потом побледнел и что-то рявкнул, но не Калду Кэлию, а своим людям.

Из большого дома вышел тощий, босой оборванец. Кэлий сразу решил, что если это не раб, значит, он, Кэлий, сроду не видел рабов.