Адмирал Ушаков - Леонтий Раковский

– Да у нас на «Михаиле» четыреста душ. Может, и Селезневых пяток наберется, как же я его сыщу?

– Матрос первой статьи, Вася Селезнев, – уже дрогнувшим от страха голосом, что загребной не возьмет сверток, повторила она.

– Какой это Селезнев, не брамсельный ли? – окликнул один из гребцов.

– Ага, брамсельный, брамсельный!.. – обрадовалась бабенка.

– Теперь знаю, – смилостивился загребной. – Давай сюда. Коля, положь под банку! А у Селезнева губа не дура! – подмигнул он товарищам, передавая сверток. – Бабенка толстенькая, как томбуй[73].

Мальчишек было полно всюду – на пристани и в голубой воде. Они купались, стараясь догнать «шестерку», голые сидели на камнях, цеплялись за борта стоявших шлюпок, сновали в толпе. И без конца о чем-то спорили.

Как заправские морские волки, они оценивали суда, безошибочно называя их имена, снасти, паруса:

– Глянь, на «Богоявлении»-то поставили новую крюйс-стеньгу!

– Тю! Когда увидел! Ее весной еще ставили, спроси у Лени!

– А на «Павле» какие пушки?

– Где?

– На нижнем деке.

– Подумаешь! Тридцатишестифунтовые!

– А на «Казанской»?

– Тридцатифунтовые. То ж – фрегат!

– Леня, а это вон кто? Какой мальчик? – спрашивал у брата шестилетний моряк.

– Штурманский ученик, – ответили сбоку.

– Чего врешь? – накинулся Леня. – Какой штурманский ученик? Это подлекарь! Вишь, и бутыль у него.

– Леня, а с чем тая бутыль?

– С уксусом!

В другой толпе мальчишек, весь коричневый от загара, докупавшийся уже до того, что стучал зубами, паренек с азартом рассказывал:

– Вот реал-бей…[74] поворотился кормой… а Ушак… кэ-эк… жарнет в него всем лагом!..

К сходням сквозь толпу баб протискивался низенький, но плотный боцман с лихо сидевшей на голове шляпой. Его провожал какой-то подвыпивший купчик. Купчик шутливо говорил боцману на прощанье:

– Макарыч, а Макарыч, а ты мундер первого сроку не забыл взять?

– А то как же.

– Гляди, без турчанки назад не ворочайся!

– А что ж? – обернулся боцман. – У них жен много, а у меня, сиротинки, ни одной! Верно, бабоньки, а? – весело крикнул он.

– Ой бесстыжий!

– Эх ты, сальная пакля, разве своих те мало? – закудахтали бабы.

Чем ближе полдень, тем меньше становилось шлюпок.

Когда пробило шесть склянок, у Графской пристани легко покачивалась на волнах только одна адмиральская шлюпка. Толпа не расходилась. Все ждали, хотели увидеть самый торжественный момент – как эскадра снимется с якоря.

А пока внимание толпы привлекала группа, стоявшая в тени, под навесом на каменной пристани. Это были две нарядно одетые дамы, еще не старый капитан и молодой лейтенант. Дамы держали в руках букеты цветов. Они, видимо, ждали адмирала.

– Тетя Феня, какие это барыни? – шептала на ухо севастопольской прачке молоденькая девушка.

– Маленькая, рыженькая, что говорит с капитаном Доможировым, начальником порта, это Катерина Александровна Пустошкина. Она у него злющая!

– А тая высокая, красивая?

– Тая полная, голубоглазая, – Любовь Флоровна, жена грека Метаксы.

– Какого это Метаксы?

– Ты не помнишь. Был у нас в Севастополе подрядчик.

– Хорошая бабочка.

– Хорошая. Доброй, жалостливой души. А ты знаешь, сколько ей годов? Ну, как думаешь?

– Да тридцать, не больше…

– Сорок с хвостом, вот сколько! – глянула на девушку прачка.

– Да что ты, тетенька!

– Ей-богу, не вру! Вон ее сын, лейтенант Егор Палыч.

– Красивенький! Женатый?

– Где там! Сурьезный парень. Ученый. Адмиральский толмач. Он по-турецкому может говорить.

– Охти мне! А мать его такая веселая.

– А чего ей не быть веселой: живет на готовом!

– Адмирал! Адмирал!

– Федор Федорович идет! – пронеслось в толпе.

К пристани по дорожке, обсаженной тополями, шел сам адмирал Ушаков. Энергичное лицо его было озабочено. Он что-то говорил шедшему рядом с ним высокому, полному контр-адмиралу Пустошкину, а сам не спускал глаз с бухты, где чуть покачивались его суда.

– Здравствуйте, батюшка Федор Федорович! – раздалось в толпе.

Ушаков прервал разговор и снял шляпу, кланяясь во все стороны.

– Здорово, севастопольцы! Здравствуйте, бабоньки! – приветствовал он. – Пришли провожать нас?

– Пришли, ваше превосходительство!

– Счастливого плавания!

– Побыстрее вернуться! – слышалось отовсюду.

– Спасибо! – благодарил Ушаков, сходя на каменные плиты пристани. Он подошел к ожидавшей его группе.

Федор Федорович постоял с провожающими одну минуту и стал прощаться. Жена Пустошкина и Любушка поднесли ему цветы.

Любушка поцеловала сына:

– Доверяю вам его, дорогой Федор Федорович.

– Будьте спокойны, Любовь Флоровна! – ответил Ушаков. – Пашенька, поспеши, голубчик, с кораблями! Не задерживайся долго, – просил он друга.

– Будем работать не покладая рук! – ответил Пустошкин.

Ушаков пошел к шлюпке.

Егор Метакса следовал за любимым адмиралом.

Для тех, кто стоял на берегу, последняя склянка тянулась томительно долго.

А на кораблях, где было много дела, незаметно пересыпались последние песчинки.

И вот на «Св. Павле» взвился сигнал: «Сняться с якоря!»

На всех судах залились свистки, затопали сотни ног. Через пять минут эскадра оделась парусами и плавно двинулась из родной бухты. С берегов раздалось «ура».

Впереди распростерлось безбрежное море. Оно переливалось под солнцем разными цветами – от голубого до черного.

Эскадра адмирала Ушакова шла навстречу новым победам.

Двое суток Ушаков благополучно шел к румелийским берегам. Эскадра была в трех обычных колоннах.

Сколько раз ходили так к этим же берегам, зорко всматриваясь в каждое облачко на горизонте – не турецкий ли парус?

А теперь плыли спокойно.

Впрочем, адмирал Ушаков не был спокоен. Ему начинал не нравиться ветер: он постепенно усиливался и развел большую волну.