Инес души моей - Исабель Альенде

— Я очень боюсь, Педро, — всхлипнула я.

— Смерти?

— Всего, кроме смерти. Мне до старости осталось еще много лет.

Мы вместе посмеялись над шуткой о том, что я похороню еще не одного мужа и всегда буду симпатичной вдовой.

— Я уверен, что люди хотят вернуться в Перу, хотя пока никто не решается сказать это вслух, чтобы не показаться трусом. Они чувствуют себя уничтоженными.

— А ты чего хочешь, Педро?

— Построить Чили вместе с тобой, — ответил он, ни на мгновение не задумавшись.

— Тогда так мы и поступим.

— Так мы и поступим, Инес души моей…

Воспоминания о далеком прошлом у меня очень живые, так что я могла бы в мельчайших подробностях рассказать обо всем, что случилось в первые двадцать или тридцать лет нашей жизни в Чили, но у меня мало времени, потому что Смерть, эта добрая матушка, уже зовет меня, и я хочу последовать за ней, чтобы наконец обрести покой в объятиях Родриго. Призраки прошлого окружают меня. Хуан де Малага, Педро де Вальдивия, Каталина, Себастьян Ромеро, моя мать и бабка, похороненные в Пласенсии, и многие другие приобретают все более четкие очертания, и я слышу, как они перешептываются в коридорах моего дома. Семь обезглавленных касиков, видно, нашли себе достойное место на небесах или в преисподней, потому что они не являлись мне никогда. Я не лишилась рассудка, как это часто бывает со стариками; я еще сильна, и голова у меня еще крепко держится на плечах, но я уже одной ногой стою за краем жизни и поэтому вижу и слышу то, что другим не заметно. Исабель, ты волнуешься, когда я так говорю, и советуешь мне молиться. Молитвы успокаивают душу, говоришь ты. Моя душа спокойна, я не боюсь смерти; не боялась тогда, когда стоило бы бояться, и уж тем более сейчас, когда я пожила уже предостаточно. Ты — единственное, что удерживает меня в этом мире. Признаюсь тебе: я бы не хотела видеть, как вырастут и будут страдать мои внуки, лучше уж я унесу с собой в могилу воспоминания об их детском смехе. Молюсь я по привычке, а не для того, чтобы отогнать тоску. Вера меня никогда не покидала, но мои отношения с Богом менялись с течением времени. Иногда, не задумываясь, я Его вдруг называю Нгенеченом, а Деву Заступницу путаю со Святой Матерью-Землей мапуче, но от этого я не стала меньшей католичкой, чем раньше, — избави Боже! — просто мое христианство немного растянулось, как шерстяная одежда от долгой носки. Жить мне осталось всего пару недель, я это точно знаю, ведь иногда мое сердце забывает биться, от этого у меня кружится голова, я падаю, и нет аппетита. Дело вовсе не в том, что я морю себя голодом, просто чтобы помучить тебя — в чем ты меня обвиняешь, доченька, — а в том, что мне теперь кажется, что у еды вкус песка, и мне не проглотить ни куска, поэтому я питаюсь только глоточками молока. Я исхудала и стала похожа на обтянутый кожей скелет, как в те далекие голодные времена, только тогда я была еще молода. А худая старуха выглядит уж очень патетично. У меня сделались такие большие уши, что даже легкий поток воздуха может повалить меня наземь. Ветер в любую секунду может унести меня. Надо мне рассказывать покороче, а то слишком много мертвых останется без внимания. Мертвые… Почти все мои любови уже мертвы: такова расплата за мою долгую жизнь.

После разрушения Сантьяго совет города собрался, чтобы прояснить дальнейшую судьбу нашей маленькой колонии, которой угрожало уничтожение. Чтобы не возобладала идея возвращаться в Куско, которую поддерживало большинство, Педро де Вальдивия пустил в ход весь свой авторитет и дал множество сложно выполнимых обещаний, делая все возможное, чтобы мы остались здесь. Во-первых, было принято решение попросить помощи в Перу; во-вторых — укрепить Сантьяго стеной, которая бы охлаждала пыл врагов, на манер тех стен, что окружают европейские города. Остальное будет видно, когда мы начнем действовать, но главное — мы должны верить в будущее, ведь скоро будут и золото, и серебро, и земельные наделы с индейцами для их обработки, заверил он. Наделы с индейцами? Не знаю, каких индейцев он имел в виду, потому что чилийцы не давали никакого повода предположить, что они могут стать покладистыми работниками.

Педро приказал Родриго де Кироге собрать все имеющееся золото, начиная с немногих золотых монет, которые солдаты скопили за свою тяжелую жизнь и носили при себе, пряча в сапогах, и заканчивая единственной золотой церковной чашей и теми крупицами, что были добыты на прииске Марга-Марга. Все это было передано кузнецу, чтобы он расплавил золото и выковал из него полное снаряжение для всадника: удила, стремена, шпоры, эфес шпаги. Наш храбрый капитан Алонсо де Монрой должен был впечатлить этими золотыми украшениями испанцев в Перу и привлечь таким образом новых колонистов в Чили. Он отправился в Куско через пустыню с пятью солдатами и теми шестью лошадьми, которые не были ранены и не отощали до крайности. Капеллан Гонсалес де Мармолехо благословил их, и мы проводили наших товарищей немного, а потом с тяжелым сердцем простились с ними, ведь неизвестно было, доведется ли нам свидеться вновь.

Для нас начались тяжкие времена — два года суровых лишений, о которых я бы предпочла забыть, как и о смерти Педро де Вальдивии, но ни памяти, ни кошмарам не прикажешь. Треть наших солдат посменно охраняли город днем и ночью, а остальные, превратившись в крестьян и каменщиков, обрабатывали землю, заново строили дома и возводили стену для защиты города. Женщины работали бок о бок с солдатами и янаконами. Одежды у нас было очень мало, потому что большая ее часть сгорела во время пожара; мужчины ходили, как дикари, в набедренных повязках, а женщины, забыв стыд, в одних нательных рубашках. Эти две зимы были очень суровые, и все болели, кроме Каталины и меня: у нас обеих было воловье здоровье, как говорил Гонсалес де Мармолехо, восхищаясь нами. Еды не было никакой, кроме того что росло на лугах в долине, кедровых орехов, горьких плодов и кореньев, которыми питались и люди, и лошади, и скотина. Те несколько горстей зерен, которые удалось спасти от огня, мы посеяли и на следующий год получили уже несколько мер пшеницы, которые снова все пошли на сев, так что до третьего года мы не испекли ни одной ковриги хлеба. Как нам не хватало хлеба, этой пищи души! Когда у нас кончилось все, что представляло хоть какой-то интерес для вождя Витакуры, он отвернулся от нас, и для нас закончились мешки с маисом и фасолью, которые раньше мы с большой радостью выменивали на ценные вещи. Солдатам, как разбойникам, приходилось совершать набеги на окрестные деревни, чтобы красть зерно, птиц, покрывала — все, что удавалось найти. Полагаю, у индейцев кечуа Витакуры в необходимом не было недостатка, а вот чилийцы жгли собственные посевы, будучи готовы умереть от истощения, если это понадобится, чтобы покончить с нами.

Спасаясь от голода, жители деревень переселялись на юг. Долину, прежде полную жизни, покинули мирные семьи, зато воинов только прибавилось. Мичималонко и его полчища не прекращали терроризировать нас: они были всегда готовы напасть с быстротой молнии и тут же скрыться в лесах. Они поджигали наши посевы, убивали скот, нападали на нас самих, если мы выходили без должной вооруженной защиты, так что мы жили внутри стен Сантьяго, как в осажденной крепости. Не понимаю, как Мичималонко удавалось прокормить своих воинов, ведь индейцы перестали сеять маис. «Они очень мало едят. Могут месяцами питаться горсткой зерна и кедровыми орехами», — объяснил мне маленький мапуче Фелипе и добавил, что воины носят на шее мешочек с жареными зернами, которых им хватает на неделю.