Сила - Наоми Алдерман

В далекой дали кто-то спрашивает:

– Она разве должна кричать?

Кто-то другой отвечает:

– Давай, не отвлекайся.

Она знает эти голоса. Она не хочет их знать. То, чего не хочешь знать, Рокси, в итоге тебя и убьет.

Когда рассекают последнее волокно на правой ключице, все тело говорит “пау”. Больно, но затем приходит пустота – и пустота хуже. Словно Рокси умерла, но еще слишком живая, поэтому не замечает.

Они вынимают пасму, и веки у Рокси поднимаются. Она знает, что теперь видит взаправду, что ей не мерещится. Видит пасму – полосу мяса, источник питания, от которого Рокси работала. Пасма дергается и извивается, хочет назад, в Рокси. Рокси тоже хочет ее назад. Свое “я”.

Слева голос.

Леопард говорит:

– Давай, не отвлекайся.

– Точно не надо тебя усыплять?

– Говорят, результаты лучше, если я понимаю, получилось или нет.

– Это да.

– Ну и давай тогда, не тяни.

И хотя череп у Рокси в тисках, а в шее битком ржавых шестеренок, она поворачивает голову и одним глазом видит. И одного взгляда хватает. Мужчина лежит на соседнем столе, подготовлен к имплантации, – это Даррелл; рядом на стуле – Берни.

Тут, сука, леопард, дребезжат болтливые нейроны в мозгу. Я ж тебе говорю, тут где-то, сука, леопард. Завела себе ручного леопарда, идиотка тупая, знаешь ведь, что бывает. Клыки дерут горло, везде кровища, сама заслужила, нечего было с леопардом тетешкаться. У леопарда пятна, Рокси, не отмоешь добела… или это про кобеля было? Ну, короче, пофиг. Заткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнисьзаткнись, говорит она мозгу, дай подумать.

На нее теперь внимания не обращают. Трудятся над Дарреллом. Ее зашили – может, для порядка, а может, хирурги не могут не зашить рану, которую сами и нанесли. Может, им папка велел. Вот он. Ее папка. Должна же была сообразить, бляха-муха, что папке мало будет просто остаться в живых. За все нужно мстить. Рана за рану. Синяк за синяк. Унижение за унижение.

Рокси старается не плакать, но понимает, что плачет: из глаз подтекает. Охота размазать их по грязи. В руки, ноги, пальцы возвращается чувствительность, в теле звенит, и пусто, и ноет, и у Рокси лишь один-единственный шанс, потому что Дарреллу совершенно ни к чему оставлять ее в живых, но, может, если ей подфартит, он считает, что она уже умерла. Сволочная змея в траве, сволочное говно на земле, сволочная мразь Даррелл.

Берни говорит:

– Ну как?

Один врач отвечает:

– Хорошо. Отличная совместимость тканей.

Взвывает дрель – Дарреллу в ключицах сверлят дырочки. Громко. Рокси слегка уплывает – время есть, времени нет, часы на стене что-то слишком торопятся, Рокси чувствует все тело, едрен батон, ее даже не раздели, ну вот кто так делает, однако это хорошо, это полезно. Когда дрель взвывает снова, Рокси выворачивает правую руку из мягких ремней.

Приоткрыв один глаз, осматривается. Давай-давай, помедленней. Левая рука свободна, по-прежнему никто ничего не замечает, все нависли над ее братцем. Левая нога. Правая нога. Рядом поднос, и Рокси цапает пару скальпелей и бинты.

На соседнем столе какой-то кризис. Бибикает аппаратура. Пасма сама собой бьет током. Умница, думает Рокси, умница, девочка моя. Один хирург падает, другой матерится по-русски и бросается делать первому непрямой массаж сердца. Открыв оба глаза, Рокси прикидывает расстояние до двери. Хирурги орут и требуют лекарств. На Рокси никто не смотрит, она всем до фонаря. Хоть бы и подохла сейчас – им плевать. Может, она и подыхает, по ощущениям похоже. Но она не подохнет здесь. Рокси сбрасывается вбок со стола, жестко приземляется на коленки, на корточки – этим всем хоть бы хны. Она задом отползает к двери, припадая к полу, не отводя от них взгляда.

У двери находит свои ботинки, натягивает, тихонько всхлипнув от облегчения. Вываливается за дверь. Под коленками свело, от адреналина все тело звенит. Машины во дворе нет. Прихрамывая, Рокси убегает в лес.

Тунде

У парня полный рот стекла.

Глотку пронзает тонкий, острый, прозрачный осколок, блестит слюной и слизью, и друг этого парня дрожащей рукой пытается вынуть стекло. Видно плохо, он светит фонариком с телефона, лезет пальцами парню в рот, а тот давится и старается не шевелиться. Получается лишь с третьей попытки, и друг достает осколок двумя пальцами. Два дюйма. На осколке кровь и мясо – кусок глотки на конце. Друг откладывает стекло на чистую белую салфетку. Другие официанты, шеф-повар и дневальные хлопочут как ни в чем не бывало. Тунде фотографирует восемь осколков на салфетке.

Непотребство на приеме он тоже снимал – камеру держал низко, у бедра, будто просто на руке болтается. Официанту всего семнадцать. Он такое уже видел, слышал, но самому досталось впервые. Нет, идти ему некуда. У него родня в Украине, примут, если он сбежит, но при переходе границы могут и пристрелить – времена-то нервные. Он все это рассказывает, утирая кровь с губ.

Произносит тихо:

– Виноват я, нельзя говорить, когда президентка говорит.

Он уже всхлипывает – от шока, от стыда, от страха, от унижения, от боли. Знакомые чувства, Тунде знает их с того самого дня, когда к нему прикоснулась Энума.

В заметках для книги он пишет: “Поначалу мы не говорили о своей боли, потому что это не по-мужски. А теперь не говорим, потому что нам страшно, и стыдно, и одиноко, и надежды нет, каждый из нас одинок. Не поймешь, когда первое обернулось вторым”.

Официант, которого зовут Петр, что-то царапает на бумажке. Сует ее в руку Тунде, сжимает ему кулак. Долго глядит Тунде в глаза – вот-вот поцелует, что ли. И Тунде ему позволит: всем этим людям нужно утешение.

Официант говорит:

– Не уходите.

Тунде отвечает:

– Я останусь, сколько вам нужно. Если хотите – пока не закончится праздник.

Петр говорит:

– Нет. Не бросайте нас. Она будет выгонять журналистов из страны. Прошу вас.

Тунде спрашивает:

– Что вы слышали?

Но Петр твердит одно:

– Прошу вас. Не уходите. Прошу вас.

– Я не уйду, – говорит Тунде. – Я не уйду.

Он отлучается покурить на задах кухни. Поджигает сигарету – пальцы дрожат. Он знаком с Татьяной Москалевой, она была с ним любезна, и поэтому он думал, будто понимает, что тут творится. Предвкушал новую встречу. А теперь рад, что не представился случай напомнить о себе. Тунде достает из кармана бумажку, которую дал Петр, смотрит. А там тряскими печатными буквами: ОНИ БУДУТ НАС УБИВАТЬ.

Из боковой двери Тунде фотографирует людей, расходящихся с приема. Пару контрабандистов, торгуют оружием. Спеца по биологическому оружию. Какой-то бал Всадников Апокалипсиса. В машину садится Роксанна Монк, королева лондонского преступного клана. Видит, как Тунде снимает, и губами складывает ему: “Отъе. Бись”.