Искра - Рейвен Кеннеди

этом табурете с лежащими на коленях перчатками и голыми руками перебирая струны, издающие нестройные звуки, ощущаю, насколько болезненными и уязвимыми становятся пальцы.

Вообще-то музыка мне нравится. Нравится, что я могу владеть звуком каждой ноты, направлять мелодию. Возможно, мне нравится это так же, как птица любит петь. Но когда приказывают играть для фона, будто домашней зверушке, то у меня вызывает негодование само действо. Я хочу сидеть за арфой по собственному желанию, а не потому что мне велели.

Отчасти случившееся сегодня во благо. Мидас, явивший свои омерзительные наклонности, публичный позор, даже реакция Слейда – все это к добру, поскольку напоминает мне не сбиваться с пути. Напоминает, почему я должна найти Дигби и убраться отсюда раз и навсегда, а не доверяться мужчинам.

Докажи, сказала я Слейду.

Но он этого не сделал.

Когда ужин подходит к концу, Мидас ведет меня обратно в мою комнату. Его гнев пылает как двусторонняя свеча, раскаленная с одного конца злостью, а с другого – высокомерием. Будь я все той же девочкой из Хайбелла, то дрожала бы от страха, а именно этого он и хочет. Великан всегда рассчитывает, что распростершиеся у его ног будут цепляться за приказы, лишь бы не оказаться растоптанными.

Как только мы выходим в коридор, стражники отворяют дверь в мою спальню, и нам даже не приходится сбавлять шаг. Я направляюсь к балконным дверям и распахиваю их, не тревожась о том, что в комнату влетает скопившийся снег и рассыпается, как соль по мокрой тарелке.

Мне нужен свежий воздух. Нужна свобода, которую представляют собой эти двери. Потому что после сегодняшнего вечера, после этой демонстрации господства моей силе духа нужно напоминание.

Я не в западне.

Я не слабая.

Я не принадлежу ему.

Дверь захлопывается, и ее щелчок вторит потрескиванию в камине, где пламя глодает и кусает горящие дрова.

Я поворачиваюсь, сцепив перед собой руки в замок, и Мидас удерживает меня своим взглядом, словно желая вытрясти всю душу.

– Сегодня ты вела себя чудовищно.

Хочется фыркнуть от его лицемерия, но я сжимаю губы так, словно их склеили воском.

Правая половина лица Мидаса окутана оранжевым светом, и на загорелой коже переливаются языки пламени.

– Ты хоть понимаешь, что, должно быть, подумала о тебе королева Кайла?

Можно подумать, меня это волнует. Но определенно волнует его. Мидас зациклен на репутации и на том, как можно извлечь из нее выгоду.

– Аурен, я дал тебе слишком много воли. Но я не потерплю неуважения, а после нашей беседы ты должна уложить это у себя в голове.

Я задираю голову в гневе, угнездившимся во мне пернатым спутником.

– Дигби много лет служил верой и правдой. Ты не имеешь права ему угрожать.

Мидас смеется.

Жестоким, холодным смехом, контрастирующим с окутывающим его светом от камина. Мидас широкими шагами направляется ко мне и встает напротив, а от напоминания о побеге по спине у меня ползут мурашки.

– Я – царь, и потому у меня есть право на все. Я устанавливаю правила, порядки, законы. Ты порадовала меня своими трудами за прошедшую неделю, но твою сегодняшнюю выходку я не потерплю.

Моя крылатая злость поднимается, мрачная трель в ее горле звучит обещанием.

– Объясни, чем ты, черт побери, думала, когда прошлой ночью позволила этому омерзительному человеку к тебе прикоснуться? – Каждое слово Мидаса, как удар хлыста. – Если бы он был обычным солдатом, то его отрубленная голова уже лежала бы в твоей ванной, чтобы ты ее позолотила.

По горлу поднимается теплая желчь, и меня начинает мутить от представившейся картины. Я воображаю, как Рипу – Слейду – наносят удар по шее, и бледная кожа покрывается красной кровью. Мидасу не впервой совершать столь чудовищный поступок и приказывать мне позолотить голову в назидание остальным.

Мидас наклоняется, и я прогоняю видение, чувствуя, что не могу дышать, когда его ярость поглощает весь воздух в комнате.

– Если ты еще хоть раз позволишь кому-нибудь к тебе прикоснуться, то последствия не придутся тебе по нраву. Ни тебе, ни тому человеку, ни Дигби.

– Я чудом не упала на лестнице, а твои стражники не стали мне помогать.

– Им запрещено! – выпаливает он. – Никому нельзя к тебе прикасаться, кроме меня. Вот уже дважды этот командир проявляет ко мне неуважение.

Между бровями у меня залегает складка.

– Дважды?

– Он помог тебе слезть с лошади, когда привез сюда! – с негодованием восклицает Мидас. – Нужно было приказать стрелку пустить стрелу в то же мгновение.

И чтобы вся мощь войска Четвертого королевства напала в ответ? Сомневаюсь.

– Ты с ним трахалась?

Вопрос оглушает так же, как треск земли.

Я с недоумением смотрю на Мидаса.

– Что?

– Ты меня слышала. – Его голос – низкий грохот дрожащей земли, в каждом слове сквозит ярость собственника. – Ты трахалась с ним?

Глаза застилает бурлящая, горькая ненависть, затуманивая все золотистой дымкой, а в ушах рычит разъяренный зверь.

– Нет.

Мидас смотрит мне в глаза, неотвратимая ревность виднеется в его взгляде и слышится в голосе.

– Ты его хочешь, Аурен? – с ненавистью произносит он едва слышно. – Хочешь, чтобы это уродливое, омерзительное, зараженное магией чудовище с шипами нагнуло тебя и трахнуло как шлюху?

Воздух сжимается и обрушивается осколками, которые режут легкие изнутри. Не могу даже думать из-за крика в голове, из-за громко трубящего возмущения.

Как он посмел!

Как он на хрен посмел!

– Ты наблюдала за ним. Я видел.

– Да? – огрызаюсь я. – Ну а я наблюдала, как ты трахал своих наложниц у меня на глазах, так что, думаю, тоже потерпишь.

– Следи за словами, – предупреждает он.

Я отвечаю голосом, в котором сквозит ехидное презрение:

– О, я следила.

Все происходит слишком быстро.

В одну секунду я стою и огрызаюсь в ответ, а в следующую – Мидас с такой силой бьет меня по лицу, что звенит в ушах.

Я отшатываюсь, резко запрокинув голову вправо, а щека пылает от этого сокрушительного удара. По ноющей плоти текут непрошеные слезы, словно хотят приласкать место, куда Мидас только что меня ударил.

Время будто замерло.

Между нами образуется черта – надлом в треснувшей земле, разбитой силой одного удара.

Он никогда меня раньше не бил. Никогда.

И без того неприятно поразило, что он ущипнул меня за столом, но то было сдерживаемое наказание. Нарочитое напоминание быть с ним заодно, как от хозяина, дергающего за поводок, что очень соответствует его нраву.

Но этот удар иной. В приливе гнева Мидас потерял над собой контроль, а он сильно гордится своим самообладанием.

Оглушительная тишина окутывает комнату пустотой мрачной тени, а я пытаюсь понять, что