Швейцарец. Возвращение - Роман Злотников

– Теперь мы всех этих деятелей прижмем к ногтю. Всех на чистую воду выведем, – и Фрунзе энергично рубанул ладонью по воздуху.

– Это хорошо, – согласно кивнул Алекс и озабоченно добавил: – Но тут главное не увлекаться. Иначе будет только хуже.

Народный комиссар СССР по военным и морским делам нахмурился.

– В смысле?

– Понимаете, если увлечься и начать грести всех под одну гребенку, то можно не только зацепить невиновных, что уже можно расценивать как подрыв авторитета советской власти, что, скажу вам честно, очень ей аукнулось в шестидесятых и далее, но и реально затормозить реализацию очень многих проектов, которые могут оказаться жизненно важны для страны.

– Не волнуйтесь – невинные не пострадают, – усмехнулся Михаил Васильевич. – Органы разберутся.

– Так ведь не разобрались же, – вздохнул Алекс.

Фрунзе насторожился.

– В смысле?

– Дело в том, что одной из главных причин срыва кораблестроительной программы стало явление, которое ещё в моей изначальной реальности именовалось «сталинскими репрессиями». И не только кораблестроительной, к сожалению…

– А подробнее? – напряженно бросил Фрунзе.

И Алекс рассказал. Как разработчиков одного из главных символов победы – знаменитых «катюш», инженеров Лангемака и Клейменова, расстреляли в начале тридцать восьмого, вследствие чего к началу войны РККА имели только одну батарею этого оружия. Как были арестованы и расстреляны Михаил Зибель, непосредственно руководивший разработкой первого советского танка с противоснарядным бронированием (ну, если не считать опытного танка, созданного немецким конструктором Эдвардом Гротте, работавшим в СССР по контракту), один из создателей «Сталинского молота» – двести трёх миллиметровой гаубицы особой мощности «Б-4» Магдасиев, разработчик систем связи и радиотехники доктор технических наук Валериан Баженов, инженер-кораблестроитель Сергей Турков, первый директор ГАЗа, в тридцать четвертом году награжденный «за выдающееся руководство и инициативу в работе по организации и освоению поточно-массового производства» орденом Ленина, Сергей Дьяконов, выдающийся конструктор-оружейник, Яков Таубин. А сколько конструкторов, учёных, военных, оказались выбиты из жизни и профессиональной деятельности на годы! Авиаконструкторы Туполев[112] и Бартини (кстати, итальянский коммунист и барон, специально переехавший в «первую в мире страну социализма», чтобы строить новое общество), создатель советской космической отрасли Сергей Королёв, «отец» советской радиолокации Павел Ощепков, будущий маршал Константин Рокоссовский…

Фрунзе мрачнел с каждой минутой. А когда Алекс привел цифры, согласно которым в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах было приговорено к высшей мере и расстреляно где-то по двести пятьдесят тысяч человек, в то время как парой лет раньше и позже число расстрелянных в год колебалось от тысячи до максимум чуть более двух с половиной тысяч человек[113], зло скрипнул зубами и выругался. После чего боднул собеседника недовольным взглядом и пробурчал:

– До этого вы об этом не рассказывали. Это-о… повторялось каждый раз?

– Да, – кивнул Алекс. – Не в таких масштабах, как в моей изначальной реальности, но всегда. И каждый раз вызывало подобные проблемы.

– Мы предполагали нечто подобное, потому что у многих из тех, материалы по которым вы нам передавали, совпадали года смерти, но уж точно не в таких масштабах. Ладно – разберемся, – сухо уронил Фрунзе. Потом бросил на Алекса испытующий взгляд и спросил: – Ещё что-нибудь столь же «приятное» есть? Ну, на что стоит обратить особое внимание…

Парень задумчиво наморщил лоб.

– Если только «трудовой энтузиазм» и «диктатура пролетариата», – с легкой усмешкой констатировал он после пары минут размышлений.

– А они-то вам чем не угодили? – снова нахмурился народный комиссар СССР по военным и морским делам. И Алекс вывалил на него ещё один пласт информации из числа тех, о которых он и сам ранее не подозревал. Как выяснилось, существенные проблемы с освоением новой техники лежали не только в области недостаточного технического уровня советской промышленности, но и в области, так сказать, социальных отношений. Вот он и рассказал о том, как полторы сотни «сверхплановых» грузовиков, с помпой выкаченных из цеха, потом почти полгода мокли и пылились на заднем дворе завода, поскольку аккумуляторов, подшипников коленвала и шин не хватало даже на серийную продукцию. Как «охваченные трудовым энтузиазмом молодые рабочие-комсомольцы» умудрились за восемь месяцев запороть дорогущие немецкие станки, способные работать десятилетиями, потому что в погоне, опять же, за сверхплановыми показателями и посчитав себя самыми умными, решили в два раза увеличить скорости обработки твердосплавных деталей. Выход продукции в эти восемь месяцев действительно увеличился в полтора раза, но за это время станки пришли в такое состояние, что годились только на выброс. Как «досрочная» разгрузка грузового состава бригадой грузчиков-ударников привела к тому, что несколько тонн химической лабораторной посуды, закупленной за валюту, оказалось разбито вдребезги, потому что бригада твердо решила выполнить «взятые повышенные обязательства», а кран, как на грех, вышел из строя… И всё это становилось возможным, потому что частенько требования инженеров и мастеров ещё старой, дореволюционной закалки, по соблюдению трудовой дисциплины и строгому исполнению требований технологии массово игнорировались «пролетариатом» под предлогом того, что «вам теперь не старое время – неча рабочий люд придирками гнобить»[114]. Ну и сакраментальное: «Теперь мы здеся власть»!

– А почему в прежних материалах практически ничего из того, что вы мне сейчас рассказали, не было? – мрачно спросил Фрунзе. Ну да, о репрессиях Алекс до этого говорил только со Сталиным. Да и то так… аккуратно. Без употребления самого словосочетания «сталинские репрессии». Не хотел проверять реакцию Иосифа Виссарионовича… Да и делал он это больше из, так сказать, гуманитарных соображений. Ведь репрессии, гибель невинных и всё такое – это же плохо, не так ли? Вот и надо их как-то того… Тем более что уже после первого разговора в этом вопросе наметился определенный сдвиг. В смысле уменьшения масштабов репрессий. Что поначалу парня даже воодушевило… Однако когда Алекс погрузился в эту проблематику чуть более глубоко, то быстро заткнулся. Из совершенно шкурных соображений. Ибо до встречи с Эрикой он делал всё, чтобы вернулось то самое будущее, которое он так неосторожно разрушил. То есть с распадом СССР и крахом социализма. Он же ведь в том будущем, которое Алекс хотел вернуть, распался. Вот пусть и снова распадется… А, как выяснилось, те самые «сталинские репрессии» в социальных процессах, приведших к подобному результату, сыграли весьма весомую роль, став настоящим «идеологическим тараном» тех сил, которые атаковали СССР и его социальный строй, и очень сильно повлияв на восприятие гражданами позднего СССР самой социалистической идеи и формирование общего отношения к государству. Как минимум у части граждан. Причем весьма активной… Вот он и, покопавшись в теме и почитав исследования многих ведущих социологов и социальных психологов, испугался, что если не допустить репрессий – то СССР может и того, сохраниться невзначай… Однако признаваться в этом Алекс не собирался. Чревато. Что же касается печальных последствий трудового энтузиазма, то тут он раньше и сам не знал. Репрессии-то были на слуху, а вот негативные подробности про «досрочное выполнение плана» и всякие «повышенные социалистические обязательства» все уже давно забыли…