Отражение звезды - Марина Преображенская

— Откуда мне знать, что ты не врешь?

— Это твое дело, — еле слышно произнесла Леночка. — Ты можешь не верить. Я могу просто встать и уйти… — Она уже заправляла рубашку в штаны. — Я знаю, я не могу не знать, что и ты можешь оказаться там. — Она ткнула пальцем в землю, глаза ее жестко поблескивали, на щеках горел яростный румянец, а голос был твердым и решительным.

— Но как? — Наталья растерянно посмотрела по сторонам. — Он платит мне… я должна содержать маму, семью, понимаешь?

— Не лги! Хотя бы себе не лги. Он платит тебе, и ты содержишь семью, но это сейчас! Что будет дальше? Ведь ты и сама чувствуешь, что денег в твоем кармане все меньше и меньше, не так ли? Не он ли тебе продает ту самую дрянь?.. А впрочем, как хочешь… — Леночка со скрытой горечью и жалостью смотрела на Наталью. — Как хочешь… — повторила она и медленно пошла к выходу.

Леночке хотелось кричать от радости, все в ней ликовало, пело, звенело, как будто на дворе не стояла холодная зима, не лежал снег и не трещал мороз, а вовсю буйствовал весенний разлив, набухали почки и заливались голосистые соловьи.

Этот день, обещавший с утра стать таким же однообразным, как и все предыдущие в цепи долгих будней, вдруг показался Леночке незаурядным и самым счастливым днем в ее жизни.

Она видела сегодня Андрея! Она видела его всего пару минут, когда выходила от Евгении Алексеевны. Она бы с радостью побежала обратно, лишь бы находиться рядом с ним, но ей было неудобно. Как она объяснит это Евгении Алексеевне? Ноги ее дрожали, она постояла внизу, вспоминая, не забыла ли чего в квартире. Но нет, к сожалению, ничего не забыла. Чуть, правда, не оставила на тумбочке в прихожей перчатки, но, уже стоя за порогом, вспомнила о них. Лучше бы не вспоминала, был бы повод вернуться. Эх…

— Добрый вечер, — сказал он так, как будто и не прошло долгих двух месяцев с того дня, когда она так позорно уснула с книжкой в руках. Как будто только вчера они долго беседовали и потому сказать им друг другу совершенно нечего.

— Здравствуйте, — промямлила Леночка, чувствуя, как щеки заливает румянец.

Все это время Леночка навещала Евгению Алексеевну. Время брало свое. В ее возрасте действительно «все серьезно», даже вывих, который долго напоминал о себе опухолью по утрам и невозможностью одеть сапоги. Старая учительница и прежде нечасто выходила на улицу, а теперь совсем ослабла — пересечь Тверскую улицу и добраться до булочной стало для нее проблемой. После работы Леночка забегала к ней ненадолго — ходила в магазины, в прачечную, за лекарствами. Бегала на почту за письмами «до востребования», которых никогда там не оказывалось, читала вслух газеты и по воскресеньям выслушивала долгие и увлекательные рассказы о старой Москве, — такой какую Евгения Алексеевна еще помнила. Леночка смотрела на женщину со скрытым удивлением и восхищением — она казалась ей не менее древней, чем египетские пирамиды. Это ощущение рождал тихий глубокий голос, тусклый отблеск стекол очков и темное очень худое лицо с бледными и сухими губами. Евгения Алексеевна что-то сильно похудела за последнее время.

Андрей появлялся раз в две недели, но Леночка все никак не могла подгадать прийти так, чтобы застать его там. Приходить же к старой женщине каждый день у нее не было ни сил, ни времени. Только маленькие сувенирчики, оставленные на тумбочке, открытки, предназначенные ей, и устные «приветы» сладкой болью впивались в Леночкино сердце, напоминая о вполне реальном существовании Андрея.

Иногда, глядя вечером в потолок и мучительно вслушиваясь в тишину в ожидании телефонного звонка, Леночка просто физически ощущала, что Андрей в Москве. Ей даже казалось, что он тоже непрестанно думает о ней. Может быть, стоит у телефона и не решается набрать ее номер? «Ну же, позвони, — умоляла Леночка, — позвони, я очень жду твоего звонка». Но телефон молчал, и Леночка засыпала. Во сне она снова видела его и снова почти физически ощущала его присутствие.

Все сувенирчики, открытки и приветы исправно передавались Евгенией Алексеевной как бы между прочим, естественно переплетаясь с очередной исторической справкой о том или ином памятнике, улице, площади. Рассказывала она примерно следующее: «А вот до самых Ленинских гор, за бывшей мамоновской дачей, до войны, тянулись деревянные постройки…»

— До войны? — спрашивала Леночка. — До сорок первого года?

— До семнадцатого, — как ни в чем не бывало отвечала Евгения Алексеевна. Пальцы ее вопреки плохому зрению мелькали над спицами, вывязывая замысловатый узор свитера. — Там наша семья снимала каждое лето один и тот же летний домик, — продолжала она. — Когда родилась я, этого домика уже не было, но Выголевы, хозяева его, остались дружны с моими родителями. А вскоре мой отец построил дачу. У Выголевых к тому времени появилась квартира на Зацепском валу, и мы очень часто ездили друг к дружке в гости. Я была совсем маленькой, когда в их семье родился Евтеюшка… А к чему я все это? Ах, да! Андрюшенька передавал тебе привет и вот этого медвежонка. Ну, Андрей Евтеевич… Для меня он навсегда останется Андрюшенькой.

Далее следовал пространный и подробный рассказ о Зацепском вале, который представлял собой в XIV веке луга и «всполья», о Воробьевых горах, о графском доме Мамонова, долгое время называвшемся Мамоновой дачей.

Но далее Леночка была уже не в состоянии слушать. Она мяла в руках медвежонка, набитого волосяной губкой, трогала пальчиком его холодный черный носик и, глядя куда-то вдаль, бессмысленно улыбалась. Хорошо, что учительница не могла видеть отсутствующего выражения Леночкиного лица, или делала вид, что не замечает его. Во всяком случае, Леночка была ей безмерно благодарна за это.

А однажды Леночка пришла и увидела на столе рядом с вазочкой из голубого стекла в виде бутона тюльпана интересную и необычную открытку. Раньше она таких нигде не видела или не хотела видеть, а потом они стали попадаться ей очень часто, — на открытке был изображен котенок, высовывающийся из-под меховой опушки тапки. Мордочка у него грустная-грустная. И через все поле золотым вензелем надпись: «Мне грустно без тебя». Леночка украдкой открыла открытку, и раздалась тихая печальная мелодия.

— Чуть не забыла — это для тебя, — Евгения Алексеевна взяла из рук вдруг покрасневшей девушки открытку, поднесла ее близко к глазам и, щурясь, стала всматриваться в надпись.

— Что там написано? С днем рождения?

— Нет, — Леночка покачала головой, но уточнять, что там написано, не стала.

— Он, наверное, тебя ни разу и не виден, все думает, что ты совсем малышка. Уж я ему говорила что ты взрослая девушка, а он открыточки, игрушечки… Хотя, если вспомнить, так я сама до двадцати пяти лет с деревянной куклой играла. Мне ее отец выстругал, а мама одежку шила. Игрушек других у меня не было, а с этой куклой… — И снова шли печальные ностальгические воспоминания Леночке казалось, что Евгении Алексеевне не нужен слушатель особо внимательный, достаточно было просто чьего-то живого присутствия.

А вот сегодня! Сегодня она видела его глаза! А еще он — Леночка потерла рукой щеку, и сердце ее затрепетало в груди, сладко заныло, а на глаза навернулись слезы — он поцеловал ее. В эту щеку! Она все еще чувствует пламень этого поцелуя, и кажется, он будет гореть на ее лице вечно, до самой смерти.