Перед закрытой дверью - Эльфрида Елинек

Анна в своей боли пребывает где-то далеко, а вот Райнер совсем близко, рядом с любимым человеком, и он чувствует, что готов наложить в штаны от страха.

— Слушай, Софи, до выпускных совсем немного осталось, давай займемся этим после экзаменов, чтобы не выгнали из школы, если все откроется, а может быть, лучше давай вообще не будем этого делать?

Софи спрашивает, уж не обделался ли он от страха.

— Вовсе нет, я тоже хочу познать свои границы, но у меня они направлены в другую сторону, в сторону искусства.

Анна не говорит ничего. Она топчет еще трех муравьев (один из них занят переноской груза, и его ноша, ошметок дождевого червя или что там было, превращается в кашу под подошвой Анниного башмака), топчет и свое обливающееся кровью сердце, хотя сердцем ее владеет Ханс. Чужой собственности и чужим людям они к тому времени нанесли уже немало ущерба.

Райнер говорит: — Послушай, ничего я не обделался, честно, однако я считаю неверным затевать подобные вещи перед самым окончанием гимназии, перед выпускными экзаменами на аттестат зрелости, который даст нам право на получение образования в любом университете.

Софи говорит: — Заткнись и слушай внимательно. Изготовлять ее нужно, конечно же, на улице, а не в закрытом помещении, чтобы разорвала она не нас, а других, ведь правильно, тут все ясно. Берется колба с широким горлом, достаточно вместительная, объемом приблизительно 500 миллилитров. Во-вторых, требуются две стеклянные пробирки, одна наполняется концентрированной азотной кислотой, другая — смесью хлорноватокислого калия и сахара в пропорции один к одному. Ясно?

Райнер говорит, что ясно-то оно ясно, но делать этого он, по всей вероятности, не станет, ибо придерживается того мнения, что скоро уже наступит самая прекрасная для них пора, время студенчества.

— Я не собираюсь портить себе жизнь бомбометанием, я же не рехнулся еще, да и ты, в конечном счете, только шутишь. Такие вещи не в твоем характере. Скорее это было бы свойственно моей натуре, однако я пока еще не сделал этого — из благоразумия, и начиная с этого момента, буду благоразумен за нас двоих. Помимо того, любовь похожа на взрыв, сотрясающий тело изнутри, силы несравненно большей, чем любая бомба, эта ослепительная вспышка идет непосредственно из самого естества. Ведь, как тебе определенно известно, ты любишь меня уже давно, даже если ты самой себе не желаешь признаться в этом.

Анна наносит вред виноградной лозе, отдирая кору со ствола.

— Потом, — продолжает Софи, растягивая слова, — надо наполнить колбу эфиром, а обе пробирки вставить в нее таким образом, чтобы их донышки были прижаты ко дну колбы. Затем плотно закрытые пробирки и горловину колбы залить воском.

В Анну очаровательные окрестности Вены ввинчиваются, как добела раскаленное сверло дрели, не находя сопротивления, с визгом пробуравливая насквозь. Анна не находит ничего, что можно было бы умертвить, и начинает омертвляться сама, и процесс это медленный и мучительный. Ей больше хотелось бы убивать других живых существ, но время года к этому пока еще не очень располагает.

Райнер снова говорит, что нет, не будет он этого делать. В конце концов, Софи забывает, что главный здесь он. Не исключено, что он сделает это, может быть, потом, когда обеспечит себе средства существования, станет хорошо зарабатывать и ему уже будет наплевать на все, но не раньше. Ведь потом потребуется гораздо больше мужества, потому что тогда потерять можно будет больше. А вот сейчас он совершенно точно делать этого не станет и ей не позволит. Софи не стала бы любить мужчину, который решился бы на такое, потому что могут пострадать невинные люди.

Софи говорит, что как раз это и хорошо, и еще — что в наши дни невинных нет вообще. Разумеется, бомбу нужно бросать таким образом, чтобы стукнулась она дном, иначе вообще ничего не будет, если же кинуть ее как надо, то она взорвется сразу, от малейшего удара.

Райнер взвизгивает, как младенец, и принимается пространно объяснять, почему он тем не менее, во-первых, во-вторых, в-третьих, в-четвертых, в-пятых и вообще никак не может этого сделать. Доводы Райнера не вызывают у Софи никакого интереса, но они типичны для него. «Ну вот, связалась с этим треплом, исключительно ради этого дела забралась в такую даль (да еще по его желанию!), а теперь ничегошеньки не выходит, кроме словесного поноса. Возьму в оборот Ханса, уж он-то не откажется».

Райнер до одной стотысячной включительно просчитывает, что Хансу терять нечего, а ему — уже много чего: будущность, которая ясно и блистательно предначертана ему, включая научную степень и дополнительно к ней — несколько литературных премий.

Анна давится рвотой — громко и отвратительно.

— Ты что, снова блевать собралась, ведь только что вывернуло, еле успел тебя из машины выпихнуть, — раздраженно цедит сквозь зубы брат, которому не нужно таких вот неаппетитных вещей сейчас, когда Софи его трусом сочла, а он ведь просто рассудителен. Ну, а кто же, в конце-то концов, задумал нападения и участвовал в них, Софи или он? Он, разумеется.

Анну, к сожалению, все-таки выворачивает, и Софи, отвратя лик свой, протягивает ей бумажный носовой платок. Затем все переходят на другое место, подальше от блевотины. Теперь Софи молчит, и Райнер наконец-то может спокойно все объяснить. Он поворачивает это во все стороны, как жук-навозник вертит свой шарик. Потом, когда он беспрепятственно добьется чего-то в жизни, вот тогда Софи поймет его доводы и согласится с ними. Вслед за этим они рука об руку состарятся, а еще позже не раз посмеются над такой дурацкой затеей. А потом и вместе с внуками.

Софи говорит, что ей хочется наконец испытать экстаз. Большинство людей не в состоянии выйти из себя, какая жалость.

Райнер говорит, что дело не в том, чтобы выйти из себя, тут необходим партнер, некое конкретное Ты. Партнером является он, конкретным Ты является Софи. Он говорит, что не станет участвовать, а без партнера она останется в одиночестве.

Кошка по-тигриному крадется вверх по склону, чтобы устроить засаду у мышиной норы. Какое-то время Анна обдумывает и ее умерщвление, однако не переходит к действию, ослабев от рвоты. Она впивается зубами в костяшки пальцев, почти до крови.

Райнер громко визжит прямо в лицо Софи, что та находит пошлым. Райнер говорит, что даже если Ханс и согласится, пусть она не думает, будто Ханс смелее его, потому что в большинстве случаев ограниченность и храбрость — одно и то же, и уж подавно, если их проявляет Ханс.

— Ведь я в университете такую прекрасную специальность выбрал, Софи, увидишь, тебе тоже понравится.

Софи презрительно молчит, поддевая носком ботинка камешки, которые летят в канаву. Потом она говорит:

— Ладно, пошли отсюда, у меня еще кое-какие дела сегодня.

— Ну наконец-то ты образумилась и соглашаешься с моими доводами, — нудит Райнер, он еще раньше знал, что она сдастся, потому что он знаток женского сердца и устоять перед его напором невозможно.

— Быть с тобой вдвоем просто восхитительно, восхитительно по разным причинам, но еще и потому, что поначалу ты противишься, а потом сопротивление твое так мило утихает, покоряясь моим рукам. Как маленький зверек, которого можно успокоить, и тогда он прекращает безнадежную борьбу против самого себя и других, ложится и замирает.