Внутри - Евгений Гатальский

Хорошо, что в этот момент я не отхлебывал кофе – уверен, что от неожиданности я бы поперхнулся. Я понимаю, что неожиданности в мире, где есть Ин, должны стать рутиной, но к сожалению, они ею не становятся. Я спрашиваю:

– Зачем?

– Тебе нужно кое-что узнать.

Спорить я не собираюсь – все еще свежи воспоминания о невидимых ножах. Я киваю головой Сэнди, выхожу из ее тела в середину гостиной. Жду.

– Быстрее, – говорит Сэнди.

Я оборачиваюсь и вижу, что Сэнди смотрит на меня невидящим взглядом.

– Быстрее, – повторяет Ин в ее теле.

Я киваю и попадаю в голову Таи. С ужасом обнаруживаю, что сведений о десяти миллионах в голове Таи нет.

– Не волнуйся, – говорит Сэнди, видимо, следя за выражением лица Таи. – Чтобы с тобой не произошло, это уже в прошлом. В будущем все будет хорошо. И это не пустые слова. Это правда.

– Правда? – переспрашиваю я, чувствуя себя глупо.

Сэнди мне подмигивает.

– Давай поднимемся наверх.

– Хорошо.

Я покорно следую за Сэнди в собственную спальню. Сэнди заправляет всегда небрежно оставляемое одеяло, затем сбрасывает с себя полотенце и, полностью голая, поворачивается вокруг своей оси. Смотрит на меня и улыбается. Я скованно киваю. Наша спальня наполняется запахом геля для душа и теплом распаренного тела. Я хочу Сэнди – и мне без разницы, что я в женском теле.

– Ты такая же, как и я, – говорит мне Сэнди. – Если бы я поняла это раньше… всего бы этого не было. Все было бы по-другому. Но ничего, кому-то из нас удастся все исправить.

У меня, наверное, уже выработался иммунитет к туманным фразам Ина, поэтому я даже не пытаюсь задать вопросы, на которые не получу ответов.

– Я в это верю, – говорит Сэнди. – Кто-нибудь из нас разорвет этот порочный круг.

Сэнди опускается на колени. Я сглатываю ком в горле, чувствую, как твердеют соски Таи. Сэнди просовывает руки под кровать и достает… первый мешок, второй, третий, затем чемодан, затем четвертый мешок.

– КАК? – срывается с губ Таи мой крик.

К сожалению, иммунитета от неожиданностей не существует.

– Неважно. Ничего не изменилось. Пять миллионов тебе, пять – мне.

Сэнди разрывает мешок над кроватью, и белоснежное одеяло полностью исчезает под грязными деньгами.

– Я хочу подарить тебе новое ощущение, – говорит Сэнди. – Заняться любовью со своей единственной… в теле другой женщины. Разве это не возбуждает?

Конечно, возбуждает, но я спрашиваю:

– В голове моей Сэнди не было ничего связанного с деньгами, как тогда…

Сэнди меня игнорирует.

– Это будет лучше, чем в прошлый раз. Тогда твой сон казался тебе реальностью, представь, что ты будешь чувствовать сейчас, когда ты и так в реальности.

– Ответь мне на вопросы, Сэнди.

Лицо Таи краснеет, я не могу бороться с желанием.

– Что ты любишь сильнее – деньги или Сэнди?

Конечно Сэнди. И отвечать вслух нет смысла.

Я подхожу к Сэнди, целую ее в губы, валю на кровать. Купюры мнутся под нашими телами, пока я чужими губами целую каждый сантиметр ее тела.

Смерть мертвеца

Генри Ашес сидит в туалете и читает газету. Все газеты давно перекочевали в смартфоны, но Генри Ашес не понимает, что можно найти в маленьком экранчике, которым к тому же нельзя подтереться.

– Это последний штрих, – говорит мне Сэнди. – Он уже давно пережил свой срок.

Со стороны может показаться, что дочь заказывает убийство собственного отца, но все мы знаем, что это не так.

– Ты могла бы убить его сразу, – говорю я голосом Таи.

Вновь переношусь к Генри Ашесу. Он сморкается в туалетную бумагу. Да, он в состоянии позволить себе подтереться всей бумагой мира, однако он до сих пор не может читать новости со смартфона.

– Не получается, – говорит мне Сэнди, как только я возвращаюсь. – Ни разу не получалось. Всегда одно и то же.

Сэнди разрешает Тае курить прямо в постели. Я курю ее сигареты – розовый гробик мне не нравится, хотя возможно причина кроется не в моих прижизненных привычках, а в не загаженных дымом розовых легких Таи…

– Надо все сделать с умом, – говорю я.

Генри Ашес узнает о смерти Торментуса и огорчается – не от факта смерти, разумеется, а от того, что гибель подельника, наряду с провалившейся перевозкой рабов, ставит жирную точку на его многолетней карьере работорговца.

– Ты все сделаешь с умом, – говорит Сэнди и целует меня в шею. Чужая нежная кожа принимает ее губы с гораздо большей чувственностью, чем когда-либо принимала моя. Быть любимой женщиной очень приятно, думаю я, в полной мере осознавая все те несложные нюансы мышления, которые мужчины обычно называют тараканами в женской голове.

– Я тебя полюбила с первого взгляда, – продолжает Сэнди. – Твоя тяжелая жизнь и столь мягкая натура… Мне хочется, чтобы моя любовь стала чем-то вроде искупления за те незаслуженные грехи, которые на тебя взвалили.

Я целую Сэнди и говорю:

– Он умрет сегодня.

Сэнди гладит меня по животу и говорит:

– Тот, кто нам мешал, уже давно мертв.

Я смотрю на Сэнди с непониманием, а она добавляет:

– И умрет сегодня вновь…

Коварство Сэнди меня возбуждает, но мне кажется, что я не до конца понимаю его причины.

Генри Ашес смывает за собой, кряхтит и придумывает причины, из-за которых он не сможет прийти на похороны Торментуса.

– Я убью его с особой жестокостью, – шепчу я прямо в мягкие губы Сэнди. – Я… я…

– Пусть ему отрубит ноги, – шепчет Сэнди в ответ.

Я целую ее веки, чувствую частое моргание ее ресниц. Затем целую ее руки и говорю:

– Твои руки должны омыться его кровью. Дерево Ашеса заражено, есть лишь одна здоровая ветвь, и эта ветвь должна стать для прогнивших ветвей причиной, по которой они отваляться от дерева раз и навсегда.

Сэнди довольно улыбается – подобные метафоры приносят ей удовольствие не меньшее, чем оргазмы.

– Я согласна с тобой, – говорит моя девочка.

Смотрит на меня с любовью и добавляет:

– Ты знаешь, что делать.

Я оказываюсь внутри Сэнди. Сэнди оказывается внутри меня.

Утро следующего дня. Генри Ашес кряхтит что-то про фотографии. Мол, нужно тридцать три фотографии, по возрасту, в котором Клэр навсегда останется, неужели она, пусть глупая, но хорошо его знающая служанка, не может этого понять? Венди извиняется, говорит, что понимает, говорит, что среди всех фотографий Клэр отберет… эээ… двадцать три самые лучшие. Генри Ашес что-то кряхтит, Венди согласно кивает и поднимается на второй этаж, а Ашес поворачивается к стодвадцатиоднодюймовой плазме – над плазмой висят фотографии, десять однотипных