Авантюристы - Ольга Крючкова

Васятка открыл глаза: на него улыбаясь во весь беззубый рот, смотрела женщина, по всей видимости, из негидальцев.

– Сынок! – радостно воскликнула она и бросилась к Васятке на шею. Тот попытался отстраниться, но безуспешно.

Рядом стоял странный седой старик, облачённый в одежду, сшитую из шкуры оленя и отделанную красивой добротной вышивкой, в руках он держал бубен.

Васятка попытался вспомнить, что же с ним произошло. Единственным последним воспоминанием было, как его жестоко избил староста, потом оттащил в лес на съедение диким зверям; затем он пытался спастись от медведя, идущего по следу самки.

– Вы подобрали меня в дайге? – поинтересовался юноша.

Глаза Лисицы округлились.

– Иван! Что с тобой? Ты не узнаёшь меня?

– Нет, – честно признался тот.

Женщина недоумевающе взглянула на шамана. Тот невозмутимо смотрел на юношу.

– Всё получилось. Как звать тебя?

– Васятка…

– А я – Ихрым, шаман племени негидальцев. Идём со мной.

Лисица не возражала: ей было вполне достаточно, что сын снова вернулся в Светлый Мир, а к его странностям она уже привыкла.

Васятка послушно шёл вслед за странным стариком, воспринимая его как своего спасителя. Старик обернулся:

– Что ты чувствуешь? Загляни в себя…

Васятка удивился, но попытался сосредоточиться на своих ощущениях. Они были несколько странными: он, словно, – в чужой тарелке; ноги казались ватными, руки размахивали из стороны в сторону при ходьбе сами по себе, язык слушался плохо, и говорил он почему-то чужим голосом.

– Странно как-то всё…

Шаман кивнул.

– Идём ко мне в шатёр, там всё поймёшь.

В шатре Ихрым достал огромное глиняное блюдо, поставил его на земляной пол, напомнил его водой из бадьи, что стояла у входа, и велел юноше:

– Смотрись!

Васятка пожал плечами: чего он девка, любоваться на себя? Но тут же в ужасе отпрянул: на него из воды смотрело совершенно чужое лицо с раскосыми глазами.

Он такого видения он обмяк и осел на пол. Руками начал ощупывать себя, отчего пришёл в ещё большее смятение.

– Что со мной? – задыхаясь, спросил он.

– Ничего. Ты жив, и зовут тебя Иваном. Женщина, которую ты видел – твоя родительница, – пояснил шаман.

– Как? Почему Иван? Я сам на себя не похож… Может я сплю и вижу сон?

Шаман отрицательно покачал головой.

– Ты – Иван, негидалец. Смирись с этим или умри.

Васятка почувствовал, как из глаз текут слёзы, стало быть, всё происходящее – явь.

Любава дожидалась своей участи, сидя в женском бараке. Ефрейтор же, набравшись смелости, направился к майору Ламанскому, дабы замолвить слово за приблудившуюся девку, чего греха таить, понравившуюся ему с первого взгляда.

Афанасий Иванович стоял навытяжку перед своим начальником, взяв «под козырёк».

– Ваше благородие! Разрешите обратиться?

– Обращайтесь, ефрейтор, – лениво разрешил майор, пребывая в весьма благодушном настроении после обеда.

– Стало быть, дело такое, – ходил вокруг да около подчинённый.

– Не томи, ефрейтор, докладывай.

– Девка к нам прибилась из староверов, значит… Вот… Что прикажите с ней делать?

Майор округлил глаза.

– Как это прибилась?! Острог – что проходной двор? Отвечайте, ефрейтор! – возмутился майор.

– Никак, нет-с, ваше благородие! Не проходной двор! Просто, она вышла из тайги, её заметил солдат на сторожевой башне, я же решил: может – беглая. Проверить-то не помешает…

Ламанский кивнул.

– Ну и проверил. Достоверно, что она – из староверов?

– Точно так-с, ваше благородие, из них, – подтвердил ефрейтор.

– И что ей дома не сиделось?

– Говорит, не желает так боле жить…

– А-а, – протянул майор.

– Так как прикажите? Отправить её обратно: ведь забьют ироды!

Ламанский задумался.

– А что девка – хороша собой?

– Точно так-с, ваше благородие, очень хороша, и очень молода, – уточнил ефрейтор.

– И документов при себе, конечно, не имеется? – поинтересовался Ламанский.

– Нет-с…

– Ладно, отправь её в женский барак. Пусть помогает по хозяйству. Там посмотрим, что делать с этой лесной нимфой. Да присмотри за ней – раз больно молода.

– Слушаюсь, ваше благородь…

* * *

Любава, привыкшая с малолетства к тяжёлому крестьянскому труду, восприняла дозволенную помощь по хозяйству, как избавление от прошлого и старалась выполнять свои обязанности на совесть. Каторжанки, быстро сориентировавшись, определили новенькую на постирочные работы, которых было в избытке. Та же не роптала, ловко управляясь с робами заключённых, что почище – от солдат или офицеров, каторжанки стирали сами.

Любава целыми днями проводила у речки, благо, что дни становились длиннее и теплее. Ефрейтор только диву давался: и скромна, и красива, и работящая: чем не жена?

Прошёл почти месяц, Ламанский же не спешил решить участь «лесной нимфы» и та, смирившись со своей судьбой, продолжала стирать грязные робы, стерев руки почти до крови.

Однажды, в середине июня, Варвара, томимая печалью о Сигизмунде, решила искупаться в речке, дабы отвлечься от скорбных мыслей. Она чувствовала, что Прасковья и Даша надоели Ламанскому и, скорее всего, он отошлёт их обратно в Акатуй, она же боялась, что эта участь постигнет и её – и прощай тогда любимый.

Когда она подошла к Каре, Любава выливала в речку подмылье[52] из деревянного корыта.

– А это ты, говорят, из староверов будешь? – поинтересовалась Варя у девушки, та кивнула. – Не больно ты разговорчива, я смотрю…

Любава оторвалась от работы и посмотрела на Варвару.

– А вы – из дома майора будете?

– Из него… А ты почём знаешь? Хотя, чего я спрашиваю: про это все ведают, вплоть до последнего солдата.

– Не обижает он вас? – поинтересовалась девушка.

Варвара удивилась подобному вопросу.

– А ты чего интерес к майору проявляешь?

– Да нет, – ответила Любава, отжимая холщёвые штаны. – Просто хочу знать: как это без любви-то происходит?

Варвара разъярилась:

– Молода ещё интересоваться! Небось, сама-то не захотела без любви, раз сбежала из дома? Вот взяла бы и попробовала – спрашивать потом не пришлось!