Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой. История одной вражды - Павел Басинский

Наблюдая состояние мужа в это время, Софья Андреевна даже с некоторым испугом пишет сестре: «Лёвочка… теперь совсем ушел в свое писанье. У него остановившиеся глаза, он почти ничего не разговаривает, совсем стал не от мира сего и о житейских делах решительно не способен думать».

Тем не менее в 1879 году он прекращает работать над «Декабристами». Почему?

«Потому что я нашел, что почти все декабристы были французы» (из письма А.А.Толстой). Более пространное объяснение дает младший брат Софьи Андреевны С.А.Берс: «…Лев Николаевич разочаровался и в этой эпохе. Он утверждал, что декабрьский бунт есть результат влияния французской аристократии, большая часть которой эмигрировала в Россию после Французской революции. Она и воспитывала потом всю русскую аристократию в качестве гувернеров. Этим объясняется, что многие из декабристов были католики…»

1878–79 годы – начало охоты террористов на членов царского правительства и важных государственных лиц. В 1878 году совершены покушения на киевского прокурора Котляревского, жандармского офицера Гейкинга в Киеве и шефа жандармов Мезенцева в Петербурге; в 1879 году – на харьковского губернатора князя Кропоткина и шефа жандармов Дрентельна в Петербурге. В том же 1879 году Исполнительный комитет «Народной воли» выносит смертный приговор царю Александру II, и начинается череда террористических актов, завершившаяся убийством царя 1 марта 1881 года. И вот 17 апреля 1879 года, отвечая на письмо Фета о том, как идет работа над «Декабристами» (письмо было написано как раз в связи с покушением Александра Соловьева, который на площади Гвардейского штаба совершил в императора пять неудачных выстрелов из револьвера), Толстой пишет: «Декабристы мои бог знает где теперь, я о них и не думаю, а если бы и думал и писал, то льщу себя надеждой, что мой дух один, которым пахло бы, был бы невыносим для стреляющих в людей для блага человечества».

И это была, возможно, главная причина, по которой Толстой оставил работу над «Декабристами» – настолько внезапно, что это еще долго удивляло его поклонников. Та же тётушка А.А.Толстая, когда он неловко сослался на французское воспитание декабристов, при всей глубине своей православной веры не смогла этого понять: «Скажите мне непременно, действительно ли вы совершенно оставили ваших декабристов. В таком случае я буду неутешна. Что за дело, что они не русские, а французы или западники. Разве это не исторический и характерный факт той эпохи?»

Даже ей, такой умной и чуткой женщине, тонко чувствовавшей душу племянника, Толстой не смог бы объяснить главной тайны своего творчества, как Иоанн Кронштадтский не смог бы на словах объяснить особенности своих литургий.

Это – не ритуал.

Это – на самом деле…

1869 год – завершение «Войны и мира».

1870 год – время творческих терзаний, невозможности начать что-то новое, что не было бы потерей уже достигнутой высоты. Неудача с романом о Петре I, притом что Толстой написал тридцать пять вариантов его начала. Неосуществленное желание поехать в Оптину пустынь для совета со старцами. Семейный разлад. Погружение, словно в океан, в страстное изучение греческого языка. Физическое недомогание, тоска…

1877 год – окончание «Анны Карениной». Терзания, невозможность начать что-то новое, что не повторяло бы «Войну и мир» и «Анну Каренину», мысль «народную» и мысль «семейную». Опять неудача – с проектом под условным названием «Декабристы», который на этот раз должен был вылиться в грандиозный эпический роман о покорении русскими восточной Сибири (мысль «завладевающая»). Поездка со Страховым в Оптину пустынь. Нравственный надлом.

1878–79 годы – это не кризис начала семидесятых годов, из которого Толстой вышел обновленным, но все-таки прежним, взявшись за работу над «Анной Карениной». Это уже переворот в сознании писателя, определивший всю его судьбу.

В апреле 1878 года он, после длительного перерыва, начинает вести дневник, который постепенно станет для него главным делом жизни. Начало ведения этого нового дневника приходится на Пасху, которую Толстой вместе с семьей и всем народом встречает в церкви в Кочаках. Таким образом, возникает искушение отметить начало нового этапа в жизни Толстого именно праздником Христова Воскресения – если бы это не было искусственной натяжкой. Толстой, конечно, вступает на религиозный путь. Однако это не тот путь, который уместно сравнивать с Воскресением Христа.

Дело в том, что в это главное событие христианской истории Толстой как раз и не смог заставить себя поверить.

Когда заходит речь о религиозных исканиях Толстого, обычно звучат слова о его «гордости». Традиция эта возникла давно и настолько укоренилась в нашем сознании, что «гордость» или «гордыня» Толстого стали общим местом… Но правда ли это?

В словаре Владимира Даля, который наиболее полно отражает народное понимание тех или иных слов и понятий, «гордый» не имеет ни малейшего положительного смысла. «Гордый» – значит «надменный, высокомерный, кичливый; надутый, высоносный, спесивый, зазнающийся». Совершенно очевидно, что ни одно из этих значений не относится к Толстому. Это знает всякий человек, который имеет серьезное представление о его личности.

В словаре Ожегова «гордый» приобретает иные оттенки: 1. Исполненный чувства собственного достоинства, сознающий свое превосходство; 2. Заключающий в себе нечто возвышенное; 3. Чересчур самоуверенный, надменный, самолюбивый. Отбросив третье значение, как не имеющее отношения к Толстому, и второе, как слишком расплывчатое, заметим: да, чувство собственного достоинства было присуще Толстому в огромной степени, но при этом никогда не было связано с чувством собственного превосходства.

По словам его сына Ильи Львовича, «по своему рождению, по воспитанию и по манерам отец был настоящий аристократ. Несмотря на его рабочую блузу, которую он неизменно носил, несмотря на его полное пренебрежение ко всем предрассудкам барства, он барином был и барином остался до самого конца своих дней…

И гордость отца была тоже чисто барская – благородная. Много пришлось ему от этой гордости страдать. И в молодости, когда у него не хватало денег проигрывать в карты и равняться в кутежах с богачами-аристократами, и когда он пробивал себе литературную карьеру и вызывал на дуэль Тургенева, и когда жандармы производили обыск в Ясной Поляне и он, оскорбленный, чуть не уехал навсегда за границу, и когда в Москве генерал-губернатор Долгорукий прислал к нему своего адъютанта, требуя от него сведений о живущем в его доме сектанте Сютаеве, и когда ненавистники его упрекали в том, что он, проповедуя опрощение, сам продолжает жить в роскоши в Ясной Поляне, и когда правительство и церковь осыпали его клеветами и называли безбожником… много, много мучила его гордость, много заставила она его пережить и передумать, и, может быть, эта же благородная гордость духовная немало способствовала тому, что из него вырос тот человек, каким он стал во второй половине своей жизни».

Возможно, это был главный разлад в душе Толстого: аристократ по рождению, он не стал аристократом по убеждениям. И даже, скорее, стремился подавить в себе этот аристократизм.