Двойка по поведению - Ирина Семеновна Левит

изменилось. Нет, он не начал петь серенады, слагать стихи или вздыхать на луну. И предаваться возвышенным мечтам тоже не стал. Но он все время думал об одном и том же, сам не замечая, чему-то улыбался и постоянно чувствовал какое-то странное тепло в груди. Это было очень приятное и прежде совершенно незнакомое ощущение, которое усиливалось, нарастало, как только рядом оказывалась Лиза.

После той ночи они все воскресенье провели вместе, и следующую ночь тоже были вдвоем, и явились в понедельник в гимназию совершенно невыспавшиеся. Они не говорили ни о каких чувствах и вообще ни о чем личном, но в этом молчании было какое-то общее понимание, не нуждающееся в словах.

Обычно на работе Володя ходил в спортивном костюме, но и «цивильный» тоже полагалось иметь, а тот остался дома. И появившись в понедельник в школе в джинсах и джемпере, в которых ездил на дачу, Володя сразу натолкнулся на заинтересованный взгляд Зойки и, дабы избежать расспросов, тут же предупредил:

— Никаких комментариев.

— Па-а-адумаешь! — ухмыльнулась подруга и заговорщицки подмигнула.

К концу уроков Володя начал маяться. Они ни о чем с Лизой не договорились, ни о чем не условились, и он не мог сообразить, что делать дальше. Не вообще, в принципе, а непосредственно сегодня. С одной стороны, следовало поехать домой — за одеждой и прочими необходимыми вещами, но это при том, что он вернется к Лизе. А с другой, Лиза вроде бы его не приглашала, самому же напрашиваться было неловко.

И что в результате он должен делать?

Володя сидел в спортзале на скамейке и размышлял, рассеянно глядя, как одиннадцатый «А» играет в баскетбол. Мяч гоняли девчонки, а пацаны, разделившись на болельщицкие команды, вовсю вдохновляли «своих» и подначивали «чужих».

Особенно старался Валера Мухин. В какой-то момент Гриневич именно на него обратил внимание и не сразу сообразил — почему. А когда сообразил — удивился. Валерка яростно болел против команды Лины Томашевской. А конкретно — против самой Лины, выкрикивая ехидные реплики, делая колкие замечания и откровенно радуясь, когда Томашевская теряла мяч или промахивалась у кольца. Лина, с раскрасневшимся сверх меры лицом, бросала на Мухина гневные взгляды, фыркала и огрызалась.

«Что это с Валеркой? — подумал Гриневич. — Никак поссорился со своей пассией? С чего бы вдруг?» И прикинул, что, видать, все же допекла красотка, достала парня своими выкрутасами. И не без злорадства порадовался тому, что Мухин наконец проявил характер. Мухин Володе нравился, а Томашевская не нравилась вовсе. Хотя и впрямь красотка, не поспоришь…

Лиза пришла в тренерскую сама. В тот самый момент, когда Гриневич твердо вознамерился явиться в кабинет литературы и спросить прямо, что ему делать и куда возвращаться. Зойка крутилась рядом и при появлении Лизы аж вся просияла:

— Лизунчик! У тебя все нормалек?

— У меня все замечательно! — ответила Лиза. — Если не считать, что в субботу вечером кто-то разлил у моей квартиры масло, а я чуть не угробилась.

Зойка вытаращила глаза.

— Но Володя мне угробиться не дал. И, более того! — решительно заявила Лиза. — У нас с Володей роман! Не тобой придуманный, а самый настоящий! Правда, Володя?

И она в упор уставилась на Гриневича.

— Правда! — весело подтвердил тот, развернулся к Зойке и чмокнул ее в щеку.

— Классно! — отреагировала подруга и чмокнула в щеку Лизу.

…И все-таки ночевать он поехал к себе домой. Позвонила мама и сообщила, что одиннадцатичасовым вечерним поездом приезжает ее подруга, которую хорошо бы встретить на машине, да к тому же сломалась мамина любимая кофемолка, а у Володи на работе есть умелец, который способен все быстро починить.

— Ты можешь прийти ко мне, когда захочешь, — сказала Лиза. — Я тебе буду всегда рада. И ты можешь поехать к себе домой, когда тебе надо.

— Я хочу к тебе, но должен домой, — пожаловался Володя.

— Конечно, должен, — согласилась Лиза и улыбнулась. — Ко мне ты всегда успеешь.

Он думал, что Лиза будет сниться ему всю ночь, но ему ничего не снилось вообще. Как прикоснулся головой к подушке, так и выключился совершенно. И даже не услышал звонка будильника, очнувшись только тогда, когда мама принялась вовсю трясти его за плечо.

— Ну ты и даешь! — удивилась родительница. — Сроду с тобой такого не было. Ты двое суток не спал, что ли?

— Не задавай неприличных вопросов, — ответил сын и сладко потянулся.

Ну да, не спал. А теперь вот заснул как убитый. И даже снов не видел. И это, наверное, потому, что нет никаких тревожных мыслей, а есть отличное настроение и уверенность: все хорошо, а будет еще лучше.

В последний момент он чуть было не оставил кофемолку, и мама поймала его уже на лестничной клетке, всучив свою драгоценность со словами:

— Постарайся не забыть, что ее надо починить.

— Не забуду, — пообещал Володя. — Как приеду в школу, первым делом забегу к Качарину. Если твоя кофемолка подлежит хоть какой-то реанимации, Василич ее вернет к жизни.

— Очень бы хотелось, — вздохнула мама.

Однако заскочить первым делом к Качарину не получилось — Володя едва успел к своему уроку. Потом урок был у Андрея Васильевича, затем тот куда-то исчез по хозяйственным делам, после еще что-то не состыковалось, и в результате Гриневич смог вплотную заняться маминой кофемолкой уже ближе к вечеру.

Качарин, разумеется, в помощи не отказал, более того, принялся разбирать кофемолку тут же, качая головой и похмыкивая.

— Ну да, я предлагал маме новую купить, но она отказывается, говорит, к этой привыкла, как-то она по-особому мелет зерна, — принялся оправдываться заботливый сын, на что Качарин изрек:

— И правильно отказывается. Сейчас эти штуковины все больше для блезира и выпендрежа, а твоя древность именно для кофейных зерен. Чтобы молола в такой размер, какой нужно и чтоб кофе не комками и не в муку, а такой, какой в самый раз.

Володя, который не особо любил кофе и потому ничего в нем не понимал, лишь пожал плечами.

— Кстати, насчет твоего «жигуля», — продолжил Андрей Васильевич. — У меня тут журналец один имеется, там статейка любопытная. Для тебя специально отложил да все забываю отдать.

И Качарин принялся выдвигать ящики своего огромного стола, выискивая среди всякой всячины припрятанный журнал.

Как и водится в таких случаях, журнал лежал в самом последнем ящике, на стопке писчей бумаги. Володя, машинально наблюдая за манипуляциями Качарина, без всякого интереса глянул на эту стопку и… обмер.

Он готов был поклясться, что уже видел эту желтую, шершавую, словно обветшавшую от старости бумагу. Именно на такой бумаге была написана записка «Будь осторожен с этой маленькой стервой!»

Гриневич вовсе не следил за