Ветер перемен - Андрей Колганов

– Приму к сведению, – откликается Дзержинский. – Ну а второй принципиальный вопрос?

– Нужно исходить из того, что группа, вывозившая ценности на зарубежные счета, действует и сейчас…

Председатель ОГПУ тут же перебивает меня:

– У вас есть основания так считать?

– Есть, – уверенно заявляю в ответ. – И единственный способ раскрыть эту группу, как мне представляется, – провести тщательнейшую проверку всех лиц, причастных к работе с золотовалютными ценностями там, где расходование соответствующих фондов по объективным причинам сопряжено со слабой степенью контроля. Мне известно несколько таких фондов. Во-первых, это фонды Коминтерна. Слишком много свидетельств, что эти фонды часто используются не по назначению. Во-вторых, фонды Особого валютного отдела Наркомфина, который занимается операциями на «черной бирже» и нелегальными операциями на зарубежных биржах. И в-третьих, фонды, которые создаются ОГПУ и, не исключаю, также и РУ РККА путем реализации за рубежом конфискованных ценностей. Те крайне подозрительные и нелепые методы, к которым прибегал Михаил Александрович Лурье для реализации бриллиантов в Берлине, не могут не натолкнуть на подобные мысли.

Дзержинский явно раздражен тем, что я лезу во внутренние дела его ведомства, и приходится немножко подсластить пилюлю:

– Впрочем, не исключаю, что фигура «жадного и неразборчивого в средствах» Лурье всего лишь ширма для какой-то совсем другой операции. Тогда мои подозрения отпадают. Но все-таки даже и в этом случае – работа слишком топорная, а часть ценностей может уплыть на сторону, – недовольно качаю головой.

– А почему вы сообщаете о делах двадцатого года только сейчас? – «соскакивает» Феликс Эдмундович со щекотливой темы.

– Тогда, во время стычки с бандитами, я заработал серьезную контузию. Револьверная пуля ударила в голову – по касательной, но мне и этого хватило. Очнулся лишь на короткое время и едва смог разобрать обрывки разговора. Кроме того, после контузии было плохо с памятью, и по горячим следам вспомнить почти ничего не удалось. А сейчас, в самом конце военных сборов в Сорок восьмой дивизии, услышал, как красноармейцы песню поют – ту же самую, что пели в тот день. И вот как будто плотину прорвало: воспоминания хлынули одно за другим.

– Так, так… И все-таки, Виктор Валентинович, – с нажимом говорит Дзержинский, – что заставляет вас полагать, будто группа валютчиков продолжает действовать?

Да, в хватке ему не откажешь. Ничего не упускает.

– Дело в том, что у меня имеется и еще один стимул, чтобы получше вспомнить ту давнюю историю. На меня идет охота. Вы думаете, мне очень улыбается уже целый год каждый день с собой пистолет таскать и думать: а не вылетит ли вот из того или из этого темного переулка пуля? Очень хотелось понять – из-за чего такая напасть. Теперь понял. Только охотники сменились. От прежних при удаче я сам мог отбиться. А нынешних я даже обнаружить не могу.

– Не можете? – Феликс Эдмундович едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. – Так у страха глаза велики. Фантазия разыгралась, а?

– Две перестрелки и ножевое ранение – фантазия? – с возмущением реагирую на его предположение. – Да и не грохнули меня до сих пор только потому, что, похоже, я им живой нужен. Другое дело, что сейчас слежка вдруг стала вестись на хорошем профессиональном уровне, и стоит мне заподозрить в ком-то топтуна, как он тут же исчезает. – Про то, что это подозрения Лиды, и про нее саму предпочитаю умолчать. – Если бы такое было один раз, можно было бы списать на разыгравшуюся фантазию. Но – увы! Дело серьезное.

– Да, назадавали вы нам задачек, Виктор Валентинович… – Сейчас передо мной вновь сидит измотанный работой, донельзя усталый человек. – Будем разбираться.

Разговор вроде закончен, но мне кажется, что я упустил нечто важное. Бросаю взгляд на Феликса Эдмундовича и хлопаю себя рукой по лбу:

– Вот же, чуть не забыл!

– Что еще? – устало спрашивает глава ОГПУ.

– Нитроглицерин! Помогает?

Лицо Дзержинского чуть светлеет.

– Вы знаете, помогает… Даже не ожидал. Спасибо вам!

– А врачи не возражают?

Феликс Эдмундович вяло махнул рукой:

– А! Говорят: раз помогает, то принимайте.

Пожав протянутую на прощание руку, я покидаю кабинет – и только тогда начинаю ощущать, как я сам измотан. В коридоре, у дверей приемной вижу Лиду, молча подпирающую стену.

– Давно меня ждешь? – обеспокоенно спрашиваю ее.

– Не больше часа, – беспечно бросает она.

– Могла бы и домой пойти…

– И не мечтай! А тебя кто проводит?

Вот, дождался! Не я девушку домой провожать буду, а она меня!

– Чекистка ты моя милая, – пытаюсь ее успокоить, – да ведь, считай, закончилось все. Теперь это дело целиком перешло в руки Феликса Эдмундовича.

– Бандитам ты тоже об этом сообщил? – язвительно буркнула она.

Усмехнувшись, обнимаю ее за плечи и целую. А чего стесняться? В одиннадцатом часу вечера в здании уже почти ни души. Так, приобняв ее за плечи, и спускаюсь вместе с ней в вестибюль…

Для Дзержинского рабочий день отнюдь еще не кончился. После нескольких минут раздумий он взялся за телефон. Один разговор, второй, третий. Затем он позвонил заместителю Менжинского. Надо было проверить одно предположение…

– Извините, Генрих Григорьевич, что беспокою так поздно.

– Ничего, Феликс Эдмундович, я же понимаю, что без дела не стали бы беспокоить.

– Вы не знаете случайно, кто приказал установить наблюдение за Осецким, Виктором Валентиновичем?

– Знаю, – тут же ответил его собеседник, – это Агранов отдал распоряжение.

– А в связи с чем?

– К нему поступила оперативная информация о странных контактах Осецкого в связи с подозрительными операциями, затрагивающими валютные фонды. – Ягода знал, о чем говорил. Ведь он сам и надиктовал примерное содержание «анонимного сигнала», который должен был поступить Агранову и стать предлогом для оперативной разработки Осецкого.

– Но почему этим занимается Секретный отдел, а не Экономическое управление? – со строгостью в голосе спросил Дзержинский.

– По словам Агранова, в одной или двух перехваченных шифровках РОВСа упоминался Осецкий как чекист. Ведь в него даже пытались стрелять какие-то беляки в Лондоне, летом двадцать третьего года, – пояснил Ягода. – Вот потому дело и взял себе СО. – Тут Ягода был спокоен. Упомянутые перехваты даже не надо было изобретать. Они были самыми настоящими.

– Как – чекист? – переспросил председатель ОГПУ с ноткой удивления. – Но ведь Осецкий ни в ЧК, ни в ГПУ ни дня не служил.

– Да, темное дело, – согласился Ягода. – Вот Агранов и копается.

– Хорошо. Наблюдение продолжайте. И глядите там в оба! Учтите – он мне нужен целым и невредимым! До свидания. – И Дзержинский повесил трубку, крутанув рычажок отбоя.