Чеченский след - Фридрих Незнанский

— Гордеев? Ты цел? — спросил он поначалу встревоженно.

— Цел, цел, — сказал я. — Я как раз сладко спал…

— Угу, — хмыкнул Турецкий. — Что ж, говорят, проснувшись, человек должен видеть перед собой что-нибудь прекрасное.

— Себя имеешь в виду?

— Хватит сидеть, как Аленушка на камушке. Поднимайся, опознание проводить будем.

— Я рад тебя видеть…

Вот так. И больше ни слова, никакого дружеского участия, никаких сантиментов… Постанывая и прихрамывая для вида, я вышел на поверхность. Первым делом проверил кастрюлю — жратву доесть не успели. Это радовало… Должен же я получать хоть какое-то удовлетворение от работы.

— Ты куда нос суешь? — осведомился Турецкий. — Пошли, пострадавший!

— Человек, можно сказать, только что с того света вернулся, — укорил его я, — а ты его сразу за жабры… Бесчувственный ты человек, Саша, жестокий…

— Ладно, ладно… Вижу, что ты цел и в полном порядке, раз так способен зубы заговаривать. Небось еще и выспался…

— Конечно… Тепло, темно и мухи не кусают…

— А у меня к тебе новости. Угадай, что за птичку мы поймали?

— Неужели?..

— Нет, сам Бараев от нас ушел, он уже на полпути к Соединенным Штатам. Надо бы обеспечить ему там горячий прием… Ты добыл что-нибудь?

— Как сказать… И да и нет… Что касается документов, то они должны быть у Бараева, надо бы в квартире его поискать… Ты знаешь, где он живет?

— Уже ищут.

— Да, так кого же ты, говоришь, поймал? — вспомнил я.

— А вот пойдем, — подмигнул мне Турецкий.

Мы прошли в другую комнату. Большинства моих знакомых здесь уже не было — увезти успели, но вот абрек сидел, обезоруженный и разом обмякший, словно он так уже сросся со своим автоматом, что без него ничего из себя не представлял; тут же находился Денис Грязнов, который радостно мне подмигнул.

— А интересно, — почесал я затылок, — это что же за статья такая у них будет?

— Известное дело, киднепинг… — пошутил Турецкий. Кажется, и он был рад меня видеть. — Ну что, Гордеев, — резюмировал он, — можешь забирать своего подзащитного. Сейчас мы его обменяем, можно сказать, вот на этого несознательного гражданина и предателя. Как там фамилия следователя?

— Александр Васильевич Ковалев.

— Дело аннулируется… Пойду позвоню, и поедешь заберешь. Поздравляю…

Позвонив по телефону, Турецкий сообщил эти новости тюремному начальству.

— Я направляю к вам адвоката Гордеева, чтобы он мог забрать Аслана Магомадова, — сказал он и вскрикнул через минуту, изменившись в лице: — Что?!.. Когда? Понятно…

Турецкий повесил трубку. Я, почувствовав себя нехорошо, где стоял, там и сел, не сводя с него глаз, но уже догадываясь, что он скажет.

— На Аслана Магомадова ночью было совершено нападение, — сказал Турецкий, помолчав, — а вернее, покушение на убийство… Сейчас он находится в тюремном лазарете. К счастью, покушение было неудачным и он жив. Так что можешь поехать и забрать его прямо оттуда, устроишь в какую-нибудь приличную больницу… Да, позвони Елене, сообщи новости. Таким образом, я думаю, Аслан получит себе бесплатную сиделку… Про мужа можешь пока не говорить. Да и, держу пари, она про него скоро и не вспомнит… Так, все, — хлопнул в ладоши Турецкий, — пора, ребята, собираемся. Всем спасибо… А тебе, Гордеев, — задержал он меня перед выходом, — не исключено, что придется лететь в Америку лично. Готов?

— Всегда готов, — сказал я, пожав плечами. И это было почти правдой.

В круглой башне Бутырского следственного изолятора для Аслана перестало существовать время. Мутное решетчатое окошко, снаружи закрытое металлическими ставнями, лишь едва заметно светлело, обозначая день, и темнело ночью. В камере на высоком облупившемся потолке под крепким проволочным колпаком круглосуточно горела маломощная лампочка, освещая безрадостную картину юдоли страданий. Крашеные стены с отваливающимися кусками штукатурки, под которой обнаруживались замазанные непробиваемым серым цементом краснокирпичные стены. Затоптанный цементный пол со следами засохшей крови…

Слева от входа каменным бордюром обозначена «санитарная» зона — дырка в полу для сортирных надобностей и ржавый текущий кран над этой дыркой — умывальник.

В дальнем правом углу на нарах, навечно вмонтированных в пол, лежал без сна измученный пытками Аслан. Он, стараясь согреться, свернулся калачиком на левом боку, насколько это было возможно из-за поврежденной спины и сломанных ребер. Дышать на боку было очень больно, но и на спину лечь никак не получалось.

Бригаду «добровольцев-палачей» ежедневно приводили под конвоем отрабатывать свою дополнительную жратву и выпивку. Но работали они с частыми и долгими перекурами, тупо, без выдумки и энтузиазма. Видимо, Марченко не был чересчур щедр в расчетах со Скориком. И наверное, во многом благодаря этому Аслану удалось-таки продержаться до сих пор и не подписать ни одной из предложенных ему бумаг.

А предлагали много всякой гадости.

Марченко, по всей вероятности, нисколько не сомневался, что Аслан под «прессом» моментально подпишет любую чушь. И потом будет подписывать по мере необходимости все подряд. Поэтому, не утруждая себя никакими расчетами, Марченко самым коротким путем двигался к цели. Сразу же сунул «чистосердечное» признание на десяти листах. Естественно, его «помощники» не предложили Аслану внимательно прочитать это перед подписанием. Но по ругательствам и вопросам, по упоминаемым ими именам и местам событий Аслан практически безошибочно выстроил версию Марченко относительно Бараева. Нетрудно было догадаться, чего добивался Марченко и зачем.

Сколько судеб он уже искалечил, сколько еще искалечит, раздумывал Аслан, упорно стараясь дышать перебитым носом. И все ради сущей ерунды — ради звездочек на погонах… Наверное, по десятку человек на каждую… мелкую…

Аслан уже нисколько не сомневался, что жить ему осталось совсем немного. Они добьются подписи. Ну не сегодня, так завтра. И тут же избавятся от него. Как от выкуренной сигареты. Единственный способ продлить себе жизнь хоть на несколько часов — продержаться и не подписывать.

Может быть, эти сатрапы, так Аслан называл своих палачей, тоже тянут, потому что подозревают, что и их Марченко уберет после дела? Неужели настолько серьезно? Неужели он запланировал так много? А что?.. Заключенные для него просто мусор. Этих уберут, новые сядут. Подстроят что угодно…

С каждой минутой приближения к последней черте он чувствовал все острее, как отдаляется от него весь мир, как проваливаются в прошлое и становятся бесплотными, туманными призраками близкие люди и уже никогда их не увидеть, не услышать, как недостижимы становятся самые простые радости, что уже, вероятно, никогда и неба-то он не увидит… Вот тут и открылись Аслану самые главные истины бытия. Перед смертью все становятся мудрыми. А может быть, от крайнего физического и психического истощения уже невозможно думать о чем-то глобальном, большом и глубоком? Может, изнуренный мозг только и способен, что представлять лишь самые простые образы. Как бы там ни было, но Аслан только здесь ощутил в полной мере, что самыми важными и нужными, самыми дорогими для живого человека являются простые и обиходные вещи. Нужно, чтобы кто-нибудь любил, ждал и верил. Важно, чтобы была цель, чтобы не напрасно…