Мне так хорошо здесь без тебя - Кортни Маум

Праздники закончились, я вернулся в Париж, в свою крошечную норку, и наступил жуткий январь с повсеместными распродажами и разоренными витринами. Я больше не мог сидеть и шмыгать носом над чужими воспоминаниями. Надо было работать. «Война стирает все». Я сделаю что-то значимое и так стану значимым сам.

Наибольшие надежды я по-прежнему возлагал на Азара Сабунджяна – одного из самых непростых галеристов Парижа. Элегантный и прямолинейный, он был главной движущей силой возрождения в столице современного искусства. Он представлял тяжелую артиллерию вроде британского фотографа Мартина Парра или скандального американца Ларри Кларка. Я с моим третьеразрядным статусом едва ли мог мечтать хотя бы о встрече с Азаром, не то что о персональной экспозиции. Но я должен был попытаться – от этого зависела моя самооценка. Однако прежде следовало провести полевые испытания в какой-нибудь прачечной с самообслуживанием. Где-нибудь подальше от дома. Чтобы меня не опознали случайные прохожие, если я что-нибудь взорву.

Я выбрал жертвой прачечную «Лаво-Мажик!» в обветшавшем здании на длинной улице, пролегающей вдоль границы двадцатого округа и коммуны Баньоле, то есть пригорода – того, что французы называют banlieue, обычно прибавляя к этому chaude, то есть «опасный». В переводе с политкорректного это значит, что большинство живущих там людей не являются ни богатыми, ни белыми.

Тренироваться я собирался на разнокалиберном барахле. Я принес собой пару футболок, кассету Рода Стюарта, несколько взятых наобум фотографий, старый каталог «Икеи». И кварту бензина.

Подойдя к прачечной, я обнаружил, что я не первый вандал, обративший на нее свое внимание. Фасад был покрыт тэгами и граффити, окна забраны железными прутьями. На тротуаре перед входом кисла лужа мочи, а рядом валялся пластиковый пакет с чьим-то тряпьем. У ступенек лежала древняя – в смысле близкая к окаменению – куча собачьего дерьма.

Внутри все было не так плохо, как можно было ожидать. Пара тэгов и хитро вымудренных монограмм на стенах, но кроме этого, никакой наскальной живописи и никакой мочи. Четыре стиральные машины, четыре сушилки и – что меня умилило – как раз четыре складных оранжевых стула.

Я быстренько, пока никто не пришел, сунул свой реквизит в стиральную машину и закрыл дверцу. Наверное, я только теперь осознал, что своими действиями могу нанести непоправимый ущерб чужому имуществу. В худшем случае машина вообще выйдет из строя, в лучшем – следующий, кто ею воспользуется, угробит свою одежду остатками бензина. Я заглянул в кошелек. Тридцать пять евро бумажками и еще монета в два евро. У меня был с собой блокнот и маркер. Оставлю на машине записку «Не работает». И денег. Нет, денег не стоит, мало ли кто их заберет. Лучше посмотрю контакты владельца и сделаю анонимное пожертвование. Мысленно перекрестясь, я открыл отделение для моющего средства и щедро плеснул туда бензина.

Глядя, как отданные на заклание вещи крутятся, уходя в небытие, я думал об Анне. Как бы мне хотелось, чтобы она была сейчас рядом, вместе со мной наблюдала за сорока-двухминутным растворением баллад Рода Стюарта в бензине. Увы, сделав нечто дурное, лишаешься возможности делиться хорошим. Это и было самым ужасным в нашем расставании – или в тот момент мне так казалось. Самое ужасное, что я больше не могу вызвать у жены улыбку, не имею на это права.

Наконец машина усталым писком возвестила, что мои вещи «постираны». Я открыл дверцу и заглянул. Вопреки ожиданиям стальная поверхность барабана не стала жирной. Я-то думал, что смесь бензина и воды оставит на всем маслянистые сгустки.

Кассета, конечно, погибла безвозвратно – прости меня, Род. Футболки выглядели так, будто ими подтирали пол в спортзале, однако запах от них исходил не совсем отталкивающий – смесь выхлопных газов и сливового сока. Хуже всего пришлось каталогу – он превратился в ком изорванной бумаги. Я заметил, что оторвавшиеся от него клочки плотно забили отверстия барабана. Похоже, бедной машине все же конец.

Борясь с угрызениями совести, я нацарапал записку «Не работает». Не так уж и много там было бензина. Может, еще смоется. Я упомяну «Лаво-Мажик!» в разделе благодарностей выставочного буклета, если таковой будет. И пожертвую владельцам какую-нибудь картину.

Слегка успокоив сердце этими мыслями, я взял вещи и пошел уничтожать еще одну машину, на этот раз сушильную. Ну, или взрывать весь квартал – как повезет. Засунул, включил, но уже через минуту мозг, заторможенный разлукой с женой, заработал и высказал предположение, что не стоит совмещать пары бензина и сухой жар. Мои опасения подтвердил запах паленого, и я поспешно вырубил машину.

Я был готов к тому, что в любую секунду в прачечную ворвется группа бдительных граждан и пресечет рискованные эксперименты безмозглого иностранца. Поэтому быстро побросал склизкие вещи в пакет, все-таки оставил двадцатку на выведенной из строя машине и рванул прочь. Чудо, что мои опыты обошлись без взрыва.

Еще четыре дня подготовки, и я набрался смелости позвонить в галерею Азара Сабунджяна. Вернее, не смелости, а отчаяния. Камилла с подружкой Мари уехала в Бордо, и вместо выходных с дочкой мне предстояли три дня внезапного одиночества. Я решил, что перенести его будет легче, чем-то заняв мысли. Если Азар меня пошлет – что ж, буду упиваться горем. Если вдруг заинтересуется, буду праздновать победу.

В общем, я набрал номер галереи, и пять гудков спустя трубку взяла секретарша. Я опознал британский акцент, хотя говорила она по-французски. Я не хотел допускать панибратства с незнакомым человеком, поэтому по-французски попросил ее соединить меня с месье Сабунджяном.

– С кем я говорю? – уточнила она безразлично.

Неловкий вопрос. Азар никогда обо мне не слышал.

– С недовольным клиентом галереи «Премьер Регард».

Я ляпнул первое, что в голову пришло, и по отношению к Жюльену это было подло. В парижском мире искусства репутация – все, а слухи здесь расползаются быстро. С другой стороны, Жюльен сам признался мне, что они с Азаром в контрах. То, что я в курсе их взаимной неприязни, может сыграть мне на руку.

– Позвольте узнать, по какому вопросу вы звоните?

Голос секретарши ничуть не изменился – ей было совершенно все равно, доволен я или нет.

– Я художник. У меня было несколько выставок в Париже, и я хочу обсудить с месье Сабунджяном инсталляцию.

– У нас вы не выставлялись?

– Нет. – Я сглотнул. – Я выставлялся в «Ателье Бюси», в «Премьер Регард»…

– Это я поняла, но мы не работаем с художниками просто по рекомендациям.

– Нет у меня никаких рекомендаций, – выпалил я и тут же понял, какую сморозил глупость. – То есть я не собираюсь размахивать рекомендациями от этих галерей. У меня есть интересная идея, хочу ее обсудить.

– Боюсь, что…

Повисла долгая пауза, трубка легла на твердую поверхность, на заднем плане зазвучал приглушенный разговор.

– Вы не могли бы подождать, месье…