Дары ненависти - Яна Горшкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Немедленно переоденься! Тебя в первом же переулке поимеют во все дыры! Бесстыжая девка! Змеюка драная! Шлюха! Прикрой сиськи!»
При жизни воинственный предок воспитанностью и деликатным обхождением себя не обременял. Типичный ролфийский рыцарь-дружинник – насильник, убийца, грабитель и виртуоз бранного слова. Поэтому большей части эпитетов, которыми Эйккен награждал свою правнучку, она даже не понимала.
«Ты вредный, наглый дед! Кстати, а ты мне все-таки прадед или прапрадед? Или прапрапрадед? Что-то я не помню твоего портрета в фамильной галерее».
«Это потому, что я голыми руками удавил того наглого хмыря с кисточками, который к моей Джоэйн клинья подбивал… – деловито и откровенно поведал неутомимый ревнивец. – На тебя только нет никакой управы! Тварь ползучая! Ну, ты вернешься, ну я тебе устрою ночку!»
Призраки… Они, конечно, бесплотны и почти безобидны, но сколько же от них шума! И если не успокоить дух деда – блюстителя морали, то о тишине на несколько дней надо забыть. Не отстанет ведь.
«Я, между прочим, себе не любовника ищу, а мужа выбираю, – напомнила Джона возмущенному родичу. – И сегодняшний мой кавалер – ролфи. Он тебе понравился бы».
Дед злобно засопел над самым ухом.
«Небось какой-нибудь полукровка паршивый – ни рожи ни кожи, слюнтяй и рохля с гнилой птичьей кровью?»
«Совсем нет. Высок, зеленоглаз и строен. И богат».
«Только попробуй его в дом приволочь!»
– Я рекомендую украсить локоны крокусами. Они идеально подойдут к тону вашей кожи, миледи, – сладко пропел цирюльник. – В честь наступающей весны, так сказать.
– Делайте. Только поторопитесь.
«Что? Уже между ног чешется? Не терпится в блудилище?» – прошипел Эйккен прямо в ухо.
«Дурак – ты, эрн, – вспылила мысленно Джона. – Это опера, театр, общественное место. Если ты всю жизнь шлялся по борделям… ну, когда не насиловал девочек, то нечего болтать о том, о чем ничего не знаешь!»
И тут ей пришла в голову потрясающая шутка – взять настырного духа в оперу. Призраки не очень-то любят менять место обитания, но если живой человек, тем паче шуриа, позовет их с собой куда-нибудь… А что? Повеселимся, решила Джона.
«Поедем вместе. Ты оценишь представление и жениха. Тебе понравится», – заявила леди Янамари, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не начать подло хихикать. Ей предстояло услышать много нового об умственных способностях презренных диллайн, посмевших покуситься на святое – переиначить сагу о деве Сигрейн. А заодно пусть вредный дед сравнит наряд Джоны с платьями других дам и оценит ее скромность.
– Все готово, миледи.
– Благодарю.
В ладонь куафера скользнула серебряная монета за труды. Сделать так, чтобы стороннему наблюдателю казалось, будто каждый локон графини мягче шелка, великое и трудоемкое искусство.
Джона поправила высокие перчатки и незаметно подмигнула призраку. Мол, не отставай, только тебя одного жду.
Платье, присланное с подачи совиной леди, оказалось белым. Грэйн подавилась проклятием и, задыхаясь, выронила мерзкую тряпку обратно в коробку. Тварь! Одержимая мерзкая тварь с птичьими мозгами! Несушка поганая! Как она посмела?!
Как она узнала?!
Рычание ролфи сменилось злобным смехом. Когти Локки! Ведь и верно – знает волк, чью овцу задрал. Диллайн ничегошеньки не знала ни о капитане-шуриа, ни о позоре Грэйн – ни о ролфийском обычае наряжать шлюх в белое, хотя традиция эта будет подревнее Синтафа. Белый ведь не только цвет воинского плаща и кос Священного Князя, это еще и цвет исподней рубашки. Именно оттуда, а вовсе не от привычки обозных девиц выскакивать из палаток, завернувшись в один лишь военный плащ, и пошел этот обычай. Диллайн ничего не знала об этом, но чтоб вот так, не глядя, попасть не в бровь, а в глаз… Грэйн скрипнула зубами и аккуратно расправила платье. Шмиз, это называется шмиз. Будем знать.
Все ведь верно, не так ли? Предсказание майора Фрэнгена сбылось, честь потеряна безвозвратно, а значит – белое шлюхино платье, непристойно открытое спереди так, что грудь едва не вываливается из лифа, теперь самый подходящий наряд для эрны Кэдвен. А раз так, то и нечего теперь зубами скрипеть.
Шлюха. Кровь Локки, шлюха! Но не наемная убийца. Нет, тут диллайн просчиталась.
Подтянув перчатки и поправив жемчужно-серую накидку так, чтоб хоть немного прикрыть неприличный вырез, Грэйн еще раз мысленно представила себе образ графини Янамари, словно бы «всмотрелась» в лицо своей будущей жертвы. Ну что ж, змея, вот и пришла пора по-знакомиться поближе.
Охота!
Ролфи почувствовала, как губы сами собой раздвигаются в яростной усмешке. О да, охота началась.
Подъехав к зданию оперы, что на площади Трех Императоров, ни Джона, ни ее кавалер не смогли сдержать восхищенных восклицаний. До момента, пока экипаж не подкатил к широкой лестнице, Жозеб Мендия держался с видом мужчины, который «всегда знает, что делает», но едва сделав шаг наружу, восторженно охнул. Чуть не забыл подать руку своей спутнице. Что ж, это – простительно. Опера прекрасна – залитая огнями, сияющая позолоченными статуями, она плыла через тысячелетний город, сквозь время и пространство, навстречу вечности. И следует поблагодарить диллайн уже только за то, что они принесли в Синтаф настоящее искусство – изысканное, глубокое. Вернее, Лучших из Первых, тех, кто был одержим Красотой и Гармонией, а не Властью и Войной.
«Курятник расписной, и больше ничего!» – сразу же вынес вердикт склочный дед.
«Много ты понимаешь!»
Опаздывать было не принято и даже предосудительно, поэтому зрители съезжались заблаговременно, за час, а то и за два, предпочитая прогуляться по знаменитому фойе, где от позолоты и начищенной до блеска бронзы глаза начинают болеть ровно через десять минут, а паркет – дороже иного особняка-новостроя, и каждый сделанный по нему шаг – честь для идущего. Колонны, яркие фрески с аллегорическими сюжетами, многоярусные люстры, свечи, и кажется, что по ту сторону арочных окон к стеклам приникла вся Саннива, желая полюбоваться на счастливцев, беззаботно фланирующих по фойе. Кавалеры предпочитают выпить по крошечной чашечке кадфы в буфете, а дамы трепещут веерами, предвкушая скорый проход по центральной лестнице.
О да! Это же целое событие, когда на тебя вдруг обращаются все взоры, моментально оценивающие все: стоимость украшений, мастерство портнихи, умение держаться, манеры и, самое главное, – статус мужчины, на чьем предплечье мертвой лилией лежит твоя рука. И если закрыть глаза… нет, всего лишь опустить ресницы… то можно услышать низкий голос Бранда: «Добрый вечер, милорд… Приятно видеть вас, миледи… Да, мы будем там же, где и обычно… Заходите в перерыве… Очень рады… Дорогая, не смейся, умоляю. Мне тоже эти рубины показались вульгарными, но я же не смеюсь. Предвечный! Ты еще пальцем покажи». Самый лучший способ забыть о том, что рядом идет нахватавшийся по верхам молодой выскочка: красавчик – благодаря экстерьеру родителей, богач – всего лишь в силу благоприятного стечения обстоятельств, но не какого-то особенного предпринимательского чутья, а не Бранд Никэйн – насмешливый и остроумный, светский до мозга костей, который действительно всегда знал, что надо делать.
