Каббала и бесы - Яков Шехтер

Уже в Израиле он сообразил, что на месте всемирного центра Торы литовские архитекторы выстроили обыкновенный польский квартал. Уютный, милый и ласкающий глаз, но не имеющий никакого отношения к жизни духа, несколько веков наполнявшей улицы и дворы старого города.

– Слова крепче камней, – думал Залман, на ходу прикасаясь рукой к стенам домов, – а мысль не поддается разрушению. В Паневежисе давно не осталось ни одного еврея, а десятки тысяч юношей, цвет еврейского народа, учатся в израильской ешиве «Поневеж».

Он вошел в любимый когда-то дворик. Ничего не изменилось: те же искусственно состаренные деревянные ворота, вымощенный крупными плитами пол, терракотовые стены с желтыми прожилками выцветающей краски. Вот только плюща, пожалуй, стало больше, одной стены почти не видно, лишь на месте окон в сплошной стене зелени вырезаны просветы. Пусто и тихо, звук его шагов пробудил эхо, и оно заметалось по двору.

Залман остановился. Забытый, казалось бы, навсегда трепет вновь коснулся его сердца.

«Почему я волнуюсь? Ах, да, конечно, при чем тут архитектура польского средневековья? Душа слышит, душа входит в резонанс с душами мудрецов, живших когда-то на этом месте».

Он припомнил историю о том, как печатали Талмуд. Тогдашняя Вильна была центром изучения Торы, многие из ее знатоков бедствовали, трудились на самых черных работах. Каждый набранный лист вывешивали на воротах типографии и за найденную ошибку платили вознаграждение. В итоге над редактированием текста поработало несколько тысяч мудрецов – такого скопления людей, досконально знающих Святое Писание, больше уже не встречалось ни в одном месте мира. И вряд ли встретится. Поэтому «Талмуд Вильна» не набирается заново, а только копируется – с того, первого издания.

Залман вышел из дворика и вернулся к треугольной площади. На одном из углов мягко светились окна ресторана «Локис». Когда-то он часто заходил в него выпить чашечку кофе с рюмкой тягучего ликера «Бенедиктин». На большее просто не хватало денег.

Он в нерешительности подошел к двери ресторанчика.

«А, собственно, почему нет? Кофе и ликер вполне кошерны. Почему бы и нет?»

Он потянул за ручку и, уже переступая порог, вдруг вспомнил комментарий к истории жены Лота.

– Совершившему духовное перерождение нельзя оборачиваться назад. Образы прошлой жизни могут оказать на еще не окрепшую душу разрушительное воздействие. Пока человек не прошел достаточно далеко по пути духа, он должен избегать возвращения к прошлому.

Залман внутренне усмехнулся.

«Ну, уж к нему это не относится. Путем духа он идет полтора десятка лет и давно миновал тот рубеж, до которого обращаются в соляной столп. А кусок свинины – какое из него испытание? Просто смех!»

Ликер оказался совсем не таким вкусным, как помнилось. Или делать его стали хуже, или он, Залман, изменился за прошедшие годы, перепробовав разных настоек, водок и ликеров. Но вот кофе по-прежнему на высоте.

Он удобно откинулся на спинку кресла и огляделся. Да, интерьер тот же: медвежьи и кабаньи головы на стенах, тяжелые столы темного дерева, массивные кресла с высокими спинками. Кирпичные своды над головой: интересно, что тут было до войны? Возможно, под этим самым потолком собирались каббалисты и по ночам, при свете свечи передавали тайное Знание. Или на стеллажах вдоль стен раскладывали свеженапечатанные тома Талмуда, готовя к отправке во все страны света. А может, тут был самый обыкновенный подвал, в котором хранили тяжело пахнущие кожи для изготовления пергамента или бочонки с пасхальным вином.

Залман вдруг почувствовал голод. Последние несколько дней он питался привезенными с собой консервами и полуфабрикатами, которые растворял в кипятке. От этих супов, каш и риса с приправой его мучила изжога. Он глушил ее таблетками и старался не обращать внимания на протесты организма. До самолета оставалось всего два дня, а от изжоги еще никто не умирал.

В «Локисе» на него обрушились аромат жареного мяса, пряное благоухание тминного соуса, крепкий, дразнящий дух свежего хлеба. Не в силах противиться искушению, он подозвал официантку.

– Простите, – его литовский порядочно потускнел за прошедшие годы, – вы не могли бы принести мне несколько целых помидоров и огурцов? Положите их, пожалуйста, на одноразовую тарелочку.

– Конечно, конечно, – приветливо улыбнулась официантка. – Вы приезжий?

– Да, – кивнул Залман.

– Впервые на родине?

А, вот в чем дело! Она приняла его за американского литовца. Ну да, вид у него не местный, а язык – через пень-колоду. Кем же он может быть, кроме американца? Не желая продолжать разговор, Залман кивнул.

– Добро пожаловать в Вильнюс! – еще раз улыбнулась официантка. – Вы вегетарианец?

– Да! – с облегчением выдохнул Залман. – Конечно, вегетарианец. Я даже посудой, из которой ели мясо, не пользуюсь.

– Нет проблем! Сейчас всё принесу.

Официантка повернулась и, покачивая бедрами, пошла между столиками. Покачивания явно предназначались Залману. Кто их знает, этих заезжих иностранцев, может и миллионером оказаться.

– Еще одну чашечку кофе, пожалуйста, – попросил Залман, когда перед ним оказались два желто-розовых помидора и покрытый острыми пупырышками огурец. – Сразу, как закончу есть овощи.

Официантка понимающе кивнула и удалилась. Осторожно, чтоб не пролить сок, он разрезал пластмассовым ножом помидоры, аккуратно располовинил огурец, потом так же тщательно разделил половинки на четвертушки, сосредоточенно произнес благословение и начал есть.

Невкусно! Он недовольно поморщился. Израильские помидоры и огурцы куда лучше.

– Конечно, невкусно, если без соли, – раздался за спиной женский голос.

Залман обернулся.

– Бируте! – он узнал ее сразу. – Откуда ты здесь?

– А ты откуда?

– Я по делам, в командировке.

– А я живу тут, как раньше.

Она поставила перед ним солонку и, гибко прогнувшись, села напротив.

– Сколько лет мы не виделись? – спросил Залман, не зная, с чего начать разговор.

– Как ты уехал, так и не виделись. Уже шестнадцать лет.

– Да, шестнадцать.

Воспоминания бросились ему в голову, отчаянно, словно солдаты на штурм неприступной твердыни, но отогнал их таким же решительным движением головы, каким недавно отбросил в сторону дурной сон.

Залман, не стесняясь, оглядел Бируте. Все, что он когда-то любил в ней, осталось на своих местах. Высокая шея, матовая, персикового цвета кожа, волнующий скат груди, коротко подстриженные, отливающие бронзой волосы, милые черты лица, влажный блеск зубов, ловкая фигура.

– Ты совсем не изменилась! – в невольном восхищении воскликнул он.

– Дурачок, – Бируте засмеялась. – Это все полумрак и хорошая косметика.