Законный брак - Элизабет Гилберт

Поразмыслив хорошенько, я подняла камбоджийскую тему как-то за завтраком в Бангкоке. Я до абсурда тщательно подбирала слова, используя такие туманные выражения, что бедняга Фелипе не сразу понял, о чем речь. Щедро сдобрив свою тираду чопорной вежливостью и обилием вводных слов, я наконец смущенно попыталась объяснить, что, хотя очень люблю Фелипе и сомневаюсь, стоит ли оставлять его в одиночестве в столь неопределенный период нашей жизни, мне… очень хочется увидеть храмы Камбоджи… и раз уж древние развалины так утомляют его, не будет ли лучше, если я поеду одна? Ведь нам не повредит провести несколько дней по отдельности, учитывая, сколько стрессов приносят наши путешествия?

Когда наконец до Фелипе дошло, он положил кусочек тоста на тарелку и воззрился на меня с откровенным изумлением:

– Что с тобой, дорогая? Зачем ты вообще спрашиваешь? Езжай, и всё!

И я поехала.

И мое путешествие в Камбоджу оказалось…

Ну, как бы вам это объяснить?

Камбоджа, знаете ли, это вам не на пляже валяться. Скажу больше: даже если вы действительно валяетесь на пляже в Камбодже, это вам не на пляже валяться. Камбоджа – суровая страна. Там все сурово. Суровы камбоджийские пейзажи – вытоптанная в пыль трава. История страны тоже сурова, недавний геноцид еще у всех свеж в памяти. Лица детей суровы. Морды собак суровы. Суровая нищета – хуже, чем где-либо еще, где мне приходилось бывать. Примерно как в индийских деревнях, но без индийского буйства красок. Примерно как в бразильских городах, но без бразильского бешеного ритма. Просто нищета – пыльная, изможденная нищета.

Но самое ужасное – мне попался очень суровый гид.

Отыскав гостиницу в Сиемреапе, я отправилась на поиски гида, который показал бы мне храмы Ангкор Вата, и наконец нашла человека по имени Нарит. Это был очень сурового вида джентльмен лет сорока с небольшим. Он много знал, хорошо говорил по-английски и вежливо провел меня по великолепным древним руинам, но… моя компания при этом была ему, мягко говоря, неприятна. Увы, мы с Наритом не подружились, хоть мне этого очень хотелось. Я люблю знакомиться с новыми людьми и заводить новых друзей, но нам с Наритом уж точно не светило подружиться. Отчасти проблемой было поведение Нарита, которое меня очень смущало. У каждого из нас есть эмоция, отражающаяся на лице бессознательно, – так вот, у Нарита это было молчаливое неодобрение, которое он излучал с каждым взглядом. Спустя два дня это до такой степени выбило меня из колеи, что я едва отваживалась раскрыть рот. Рядом с ним я чувствовала себя глупым ребенком, что неудивительно – ведь он был не только гидом, а еще и директором школы. Готова поспорить, со своей второй работой он справлялся на «отлично». Нарит признался, что порой скучает по старым добрым довоенным временам, когда камбоджийские семьи были крепче и дети, благодаря регулярному воспитанию палкой, слушались родителей беспрекословно.

Однако не одна лишь суровость Нарита препятствовала теплым человеческим отношениям между нами; была в том и моя вина. Я честно не понимала, как разговаривать с этим человеком. Все время думала о том, что он вырос в эпоху самого жестокого насилия, какую только знавал мир. Геноцид 1970-х не пощадил ни одну камбоджийскую семью. Те камбоджийцы, кто в годы Пол Пота избежал пыток или казни, не избежали голода и мучений. Можно без сомнения заявить, что детство любого сорокалетнего камбоджийца было полным кошмаром. Зная об этом, я с большим трудом находила в себе силы поддерживать разговор с Наритом. Мне трудно было найти темы, не отягощенные политическими отсылками к недалекому прошлому. У меня создалось такое впечатление, что путешествие по Камбодже в компании камбоджийца похоже на экскурсию по дому, где недавно произошла резня, всю семью убили, и показывает вам этот дом единственный выживший родственник. Человеку в моей ситуации только и остается, что удерживаться от вопросов вроде: «Так это и есть та комната, в которой ваш братец прикончил ваших сестер?» Или: «Это и есть тот гараж, где ваш отец пытал ваших двоюродных братьев», и так далее. Самое лучшее в такой ситуации – вежливо шагать за экскурсоводом и, когда он говорит: «А вот эта часть нашего старого дома особенно красива», – кивать и бормотать в ответ: «О да, беседка просто прелесть».

И удивляться.

Пока мы с Наритом бродили по древним руинам, избегая разговоров о современной истории, нам повсюду встречались группки детей без присмотра – целые банды растрепанной малышни, занимавшейся откровенным попрошайничеством. У некоторых из них не было рук или ног. Безногие дети сидели на ступенях заброшенных древних храмов, показывая на отсутствующие конечности, и кричали: «Мина! Мина! Мина!» Мы проходили мимо, но другие дети, у которых были ноги, бежали за нами, пытаясь всучить открытки, браслеты, безделушки. Некоторые из них были наглее, другие пробовали более тонкий подход. «А из какого вы штата? – спросил один мальчик. – Если я назову столицу, дадите мне доллар!» Этот парень преследовал меня по нескольку часов, перечисляя названия американских штатов и их столиц, словно читал странное обрывистое стихотворение: «Иллинойс, мадам! Спрингфилд! Нью-Йорк, мадам! Элбани!» С наступлением вечера он явно приближался к грани отчаяния: «Калифорния, мадам! САКРАМЕНТО! Техас, мадам! ОСТИН!»

Глотая комок в горле, я протягивала детям деньги, но Нарит ругал меня за эти подачки. Я должна игнорировать их, говорил он. Раздавая деньги, я лишь делаю хуже: поощряю попрошайничество, которое в итоге приведет Камбоджу к краху. Детей, которым нужна помощь, слишком много, а моя щедрость лишь привлечет еще больше попрошаек. И действительно, когда дети увидели, как я достаю купюры и монеты, их число сразу умножилось, и даже когда у меня кончились все камбоджийские деньги, они не отставали. Я чувствовала горечь от постоянного повторения слова «нет»: ужасный отказ. Дети стали настойчивее, пока Нариту не надоело и он не разогнал их по развалинам, строго рявкнув.

Однажды вечером, когда мы возвращались к машине после осмотра очередного дворца тринадцатого века и снова говорили о детях-попрошайках, мне захотелось сменить тему, и я наобум спросила Нарита про соседний лес и его историю. Нарит ответил несколько неожиданно:

– Когда моего отца убили красные кхмеры, солдаты забрали наш дом в качестве трофея.

Я не знала, что ответить на такое, поэтому мы некоторое время шли в тишине. Через минуту он продолжил:

– Мою мать прогнали в лес вместе со всеми ее детьми, и там она пыталась выжить.

Я ждала, что он расскажет историю до конца, но продолжения не последовало – или он просто не захотел поделиться.

– Мне очень жаль, – наконец произнесла я. – Должно быть, это был кошмар.

Нарит бросил на меня угрюмый взгляд, полный… даже не знаю. Жалости? Презрения? Но это длилось лишь секунду.

– Продолжим нашу экскурсию, – проговорил он, показывая на вонючее болото по левую руку. – Здесь некогда располагался зеркальный пруд, в котором король Джаяварман VII в двенадцатом веке изучал отражение ночного звездного неба…

Наутро, желая предложить хоть что-то этой измученной стране, я попыталась сдать кровь в местной больнице. По всему городу были развешаны объявления, сообщавшие о дефиците крови и призывавшие туристов помочь. Но даже здесь мне не повезло. Суровая дежурная медсестра, родом из Швейцарии, отказалась принять мою кровь, взглянув на содержание железа. Не взяла даже полпинты.