Законный брак - Элизабет Гилберт

Пытаясь разрядить напряжение, я положила руку ему на колено и сказала:

– Я понимаю, почему это тебя расстраивает.

Этому фокусу я научилась из книги под названием «Десять уроков, которые преобразят ваш брак: американские эксперты любовного фронта делятся стратегиями укрепления отношений». Ее авторы, Джон М. Готтман и Джули Шварц-Готтман, сотрудники Института исследования брака в Сиэтле (и счастливые супруги), в последнее время обрели довольно большую известность благодаря своему заявлению, что могут предсказать с девяностопроцентной вероятностью, будут ли супруги по-прежнему вместе через пять лет, изучив запись типичного диалога между мужем и женой длительностью в пятнадцать минут. (Думаю, именно по этой причине Джон М. Готтман и Джули Шварц-Готтман украсят любой званый обед.) Но даже если вы сомневаетесь в силе их способностей, супруги Готтман предлагают довольно практичные стратегии разрешения супружеских споров, пытаясь уберечь пары от т. н. «четырех всадников Апокалипсиса»: неумения слушать, обидчивости, стремления критиковать и неуважения. Прием, который я только что использовала (повторила Фелипе его собственную жалобу, тем самым показывая, что слушала его и мне не все равно), у Готтманов называется «повернуться к партнеру». Якобы спор на этом должен прекратиться. Однако срабатывает не всегда.

– Ты не можешь знать, как я себя чувствую, Лиз! – взорвался Фелипе. – Меня арестовали. Надели наручники и провели по всему аэропорту на глазах у сотен людей – ты не знала? У меня сняли отпечатки пальцев, отобрали бумажник, кольцо, которое ты мне подарила. Забрали все. Посадили в тюрьму и вышвырнули из страны. Я тридцать лет путешествовал, и никогда еще мне не отказывали во въезде, а теперь я не могу попасть в Штаты – и ладно бы куда еще, а именно в Штаты! Пару лет назад я бы просто сказал «ну и к черту» и стал бы жить дальше, но теперь не могу – потому что ты хочешь жить в Америке, а я хочу быть с тобой. Вот почему у меня нет выбора. Я вынужден терпеть все это дерьмо и вывернуть всю свою личную жизнь перед бюрократами, вашими полицейскими, – это так унизительно! И мы даже не знаем, когда всё это кончится, потому что никому до нас нет дела. Мы всего лишь цифры на столе очередного чиновника. А тем временем мой бизнес умирает, и скоро я останусь без гроша. Так стоит ли удивляться, что у меня страдальческий вид! А ты еще таскаешь меня по этой долбанной Азии на долбаных автобусах…

– Я просто пытаюсь тебе угодить, – пробурчала я, отдергивая руку. Мне было обидно и больно. Если бы в том автобусе был шнурок, дернув за который можно было бы подать сигнал водителю о том, что пассажир хочет сойти, – клянусь Богом, я бы за него дернула. Или вообще выпрыгнула бы из автобуса, оставив Фелипе, и одна двинулась через джунгли.

Он сделал резкий вдох, точно хотел сказать что-то важное, но осекся. Я чуть ли не физически ощутила, как жилки на его шее напряглись, и это лишь сильнее меня разозлило. Окружающая обстановка тоже не способствовала. Наш душный, дребезжащий, смертоубийственный автобус скакал по ухабам, обламывая низкорастущие ветки, распугивая кур, детей и поросят на дороге и оставляя за собой вонючие клубы черного дыма. С каждым ухабом у меня смещался очередной шейный позвонок. А ехать было еще семь часов.

Мы долго молчали. Мне хотелось плакать, но я держалась, понимая, что этим делу не поможешь.

И всё же я по-прежнему злилась на него. Мне, конечно, было жаль его, но от этого я не переставала сердиться. Но на что сердиться? На отсутствие боевого духа? На слабость? На то, что он сорвался первым? Да, наша ситуация была ужасной, но ведь могла быть намного ужаснее. Мы хотя бы были вместе. И я могла находиться рядом в период ссылки. Ведь тысячи других пар в схожих условиях были бы готовы убить, лишь бы провести хоть одну ночь вместе за долгий период вынужденной разлуки. А у нас было хотя бы это преимущество. И образование, чтобы разобрать жутко путаный текст иммиграционных документов, и деньги, чтобы нанять хороших адвокатов, которые помогли бы довести дело до конца. И даже если случилось бы худшее и американский берег оказался бы закрыт для Фелипе навек, у нас все равно оставались варианты. Всегда можно было бы переехать в Австралию. Только представьте себе, Австралия! Замечательная страна! Австралийцы рассудительны и богаты, как канадцы! Нас же не в Северный Афганистан в ссылку отправляют, в самом деле. Ну кто в подобной ситуации мог похвастаться такими же преимуществами? И почему только я воспринимаю данность так оптимистично, в то время как Фелипе в последние несколько недель, если честно, вообще ничего не делает, только дуется из-за обстоятельств, которые нам неподвластны? Ну почему нельзя более достойно вести себя в неблагоприятных обстоятельствах? И неужели так сложно проявить хоть каплю энтузиазма по поводу того, что я везу его в очень красивое историческое место?

Я чуть не высказала всё это вслух – всё до единого слова, всю мою гневную тираду, – но сдержалась. Ведь подобный наплыв эмоций является признаком того, что Джон М. Готтман и Джули Шварц-Готтман называют «затоплением», – моментом, когда вы настолько устаете или переполняетесь злобой, что ваш мозг затопляется гневом и перестает нормально функционировать. Верным сигналом, что «затопление» неизбежно, является тот момент, когда вы начинаете использовать в споре слова «всегда» и «никогда». Готтманы называют это «переходом к глобальным обобщениям». («Ты всегда меня подводишь!» Или: «На тебя никогда нельзя положиться!») Такой язык просто убивает любую возможность справедливого, осмысленного общения.

Как только вас «затопило» и вы перешли к глобальным обобщениям, пиши пропало. Поэтому лучше этого не допускать. Как сказала моя старая подруга, определить, счастливы ли супруги в браке, можно по количеству шрамов на языках – они означают, сколько раз вам приходилось прикусывать язык, чтобы с него не сорвалось злое слово.

И вот я молчала, и Фелипе молчал, и это сердитое молчание продолжалось очень долго, пока он наконец не взял меня за руку и не произнес устало:

– Давай поосторожнее, ладно?

И я поумерила пыл, прекрасно понимая, что он имеет в виду. Ведь это была наша старая кодовая фраза. Она возникла, когда мы только начали встречаться и отправились в дорожное путешествие из Теннесси в Аризону. Я тогда вела классы литературного мастерства в Университете Теннесси, мы жили в дурацком гостиничном номере в Ноксвилле, и Фелипе, узнав о выставке драгоценных камней в Тусоне, решил туда поехать. Вот мы и сорвались с места спонтанно, пытаясь преодолеть большое расстояние в один прием. Поездка выдалась по большей части веселой. Мы пели, разговаривали, смеялись. Но наступает момент, когда петь, разговаривать и смеяться надоедает, и примерно через тридцать часов после начала путешествия мы почувствовали себя совершенно измученными. Горючее у нас было на исходе – в прямом и переносном смысле. В округе не было ни одной гостиницы, мы проголодались и устали. Прекрасно помню, как мы начали спорить о том, где и когда сделать следующую остановку. Мы по-прежнему не повышали голоса, но напряжение уже сгущалось в салоне, как легкий туман. И тогда Фелипе вдруг сказал:

– Давай поосторожнее, ладно?

– А что? – спросила я.