Идол липовый, слегка говорящий - Николай Бахрошин

* * *

– Подложить вам подушечку, Александр Иванович?

– Да нет…

– Нет, ну как же…

– Да не надо…

– Нет, ну как же не надо, очень даже надо…

– Спасибо, спасибо, все хорошо…

– Нет, ну как же хорошо… Ну подушечку же!

– Спасибо, спасибо…

– Нет, ну какое тут спасибо, причем тут спасибо… Ну подушечку же! Ну Александр Иванович!

– Какой Александр Иванович?! Подать сюда Александра Ивановича!

– Ну подушечку…

Этот липкий, как смола, разговор крутился в голове долго, бесконечно долго, уже во сне, наверное, крутился… Подушки, перины, железные пауки, голые красавицы, падающие мосты, бравый спецназ, главный Гаврилов, лобастый и шумный, как сливной бочок унитаза…

Впрочем, было ли это?

Мэр города Рассольников, испытанный временем и новыми веяниями чиновник, был алкоголиком. Это Саша понял довольно быстро. Есть такая особая категория алкоголиков, трудовой энтузиазм которых вырастает по мере выпитого. Спиртное для них не праздник, не повод для беседы и не смысл застолья, а самое натуральное горючее. В откровенно-техническом смысле этого слова. Вялые и бессильные без него, они, заправляясь, постепенно становятся способными двигать горы и поворачивать вспять реки со всеми притоками. Энергия бьет ключом и брызжет искрами, лишь бы была регулярная дозаправка баков…

Когда Саша проснулся, точнее, очнулся, то нашел себя лежащим на белой, похрустывающей от чистоты простыне, под одеялом и на подушке, от чего он уже отвык. Во рту была обычная сушь и гнусь, но, в целом, состояние было куда лучше, чем следовало ожидать. Значит, отрубился он не от выпитого, а от усталости.

Немного погодя он нашел Рассольникова. Тот по-прежнему сидел за столом с разносолами и негромко, проникновенно разговаривал сам с собой, помогая беседе выразительной жестикуляцией локтями и пальцами. Графин перед ним (литр водки, не меньше!) был подозрительно полон, а значит, незадолго до этого уже опустел. Жена над чем-то хлопотала на кухне и внимания на мужа не обращала. Картина, по всему видно, была для нее привычной.

Как человек уже почти свой в доме, Саша без церемоний подсел к столу. Мэр не отреагировал на его появление, продолжая вполголоса в чем-то убеждать себя, без конца поминая литые трубы и осевые, кривоколенные изгибы. Изгибы он показывал себе сплетением пальцев. Вторая рука выступала в качестве оппонента и периодически разгибала первую. Саша послушал, посмотрел, ничего не понял, выпил рюмку и закусил зубчиком маринованного чеснока, хрустевшим на зубах, как стекло. От нечего делать налил себе вторую рюмку.

Мэр оторвался от мысленных кривоколенных изгибов и проявил первые признаки интереса.

– Мне тоже налейте, – сказал он почти внятно. – Я тоже, пожалуй, выпью немного…

Немного – это, конечно, было смело сказано. Даже нахально. Не меньше литра в нем уже булькало, если судить по налитой краснотой лысине и багровеющему носу, оценил Саша. Хотя глаза еще смотрели осмысленно, а кривоколенный изгиб исправно гнулся по осевой.

Они выпили. Потом еще выпили. Еще немного…

– Я пока никому не говорил, что связи с Большой Землей давно уже нет, – рассказывал мэр, оживляясь все больше и больше. – Ну, вы понимаете… Понятно, узкий круг доверенных лиц это знают, прокурор Валерий Иванович, допустим, товарищ Чердыкин, ответственный за ПВО и военную подготовку юношества, господин Костиков, председатель АО «Деревокомбинат» – эти знают, конечно… Ну, вы понимаете… Но люди все проверенные, кремни, не люди. Столбы железобетонные! Гвозди бы делать из этих людей, как пожелал нам поэт пролетарской направленности. Помните, как раньше учили, гвозди бы делать из этих людей – крепче бы не было в мире гвоздей! Молотки ковать! А лучше – сразу кувалды! – воодушевлялся Арсений Петрович. – И делали! И забивали! На одних опорах энтузиазма возводили державу! И стояло все, так сказать, как монолит на ногах колосса! А что теперь? Умные все стали, куда ни плюнь – одни умные… – мэр затуманился, видимо припомнив собственную семью. – А кто подставит плечо под родительскую ношу?! Кто возложит, так сказать, и углубит, спрашиваю я вас?!

– И давно нет? – поинтересовался Саша, отвлекая Рассольникова от скорбной темы, умноженной на воспитание юношества.

– Чего? – не понял мэр.

– Ну, связи…

– Да лет десять уже, – показалось, что Рассольников посмотрел на него с некоторым удивлением.

– Ага! –сказал Саша значительно.

– Такие дела, – подтвердил мэр.

– А как народ? – озабоченно спросил Саша, делая на лице государственное выражение.

– А что народ? Народ – как народ… – снова расстроился Рассольников. – Всем все по фигу, конечно. Живут себе… Нет, прокурор Валерий Иванович, товарищ Чердыкин, господин Костиков, другие ответственные товарищи – эти переживают, конечно, эти думают о завтрашнем благе. Ну, вы их еще увидите, сами поймете… А остальным – до фонаря все! Такой народ! Не приведи господи! Живут и живут… Ну, вы сами все увидите…

Слушая пьяного, но не пьянеющего мэра, Саша наконец начал догадываться, за кого его принимают и что от него хотят…

* * *

Время, проведенное в компании мэра, потом представлялось Саше этаким черным пятном, чернильной кляксой, под которой смутно проступали контуры людей и событий. От постоянного изобилия спиртного в голове все время мутилось, лица путались, слова превращались в бессмысленную фонетическую кашу, а люди мелькали перед глазами невнятными силуэтами, как привидения, надвигающиеся сквозь туман.

Не только Рассольников, остальные острожинские кремни и столбы общества тоже считали водку единственным способом времяпрепровождения. Молотки и гвозди градоуправления зашибали так, что стук стоял день и ночь. Прокурор Валерий Иванович с приплюснутой головой, вдавленной в плечи по самые уши, приземистый и массивный, словно бабушкин комод позапрошлого века и плотно упакованный в форменный черный мундир, пил молча, вдумчиво, сосредоточенно, не отвлекаясь на мелочи вроде закуски.

Капитан запаса товарищ Чердыкин, седой, тощий и угловатый, пил громко, остервенело, затравленно блестя глазами и провожая каждую стопку нецензурными выражениями восхищения. По меньшей мере, спивающийся полковник Генерального штаба, предчувствующий скорый конец блестящей карьеры. Господин Костиков, круглый, масляный и рябой, как блин, пил весело, но как-то однообразно весело. Его бесконечные, несвежие прибаутки, как первая пошла – вторую позвала, одна колом – другая соколом, грибок – рюмочке дружок, с похмелья вообще слушались как откровенное издевательство над больной головой.

Впрочем, они оказались не единственными, проверенными на прочность. Скоро к ним присоединились начальник УВД майор Ряпушкин, начальник стройгортреста Миндлин и еще какие-то люди, мечтающие перекинуться парой слов с «человеком из центра» или хотя бы глянуть на него. Как паломник жаждет глянуть на святую икону хотя бы издали.