Теория и практика расставаний - Григорий Каковкин

Голос из микрофона объявил: «Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин». Все встали. Слушали Гимн. Таня смотрела на стены, и все казалось древним, волнительным, торжественным, хотя на самом деле всего-то сто шестьдесят лет прошло с постройки Дворца. Он всего на сто лет старше любой сталинской высотки, на восемьдесят лет – известного здания Корбюзье на Мясницкой, построенного, как теперь бы сказали, для офисного планктона; по всем законам истории такая разница в возрасте пустяк, всего одна страница. Но то ли потому, что каждая русская страница кровава, то ли от всеобщего беспамятства, перелистывание нашей истории всего на три-четыре поколения назад кажется глубокой стариной и древнейшим преданием.

Президент попросил всех сесть и начал зачитывать приветствие. Он сказал, что за два дня обсуждений была проделана большая работа, теперь все улучшится, исправится, продвинется и разовьется. Никто не верил, может, он и сам не верил, но говорил, и, возможно, в этом постоянном ритуальном вранье и содержится вся сущность власти? Он поднял тост. Все опять встали, выпили, сели. Еще несколько таких ораторов – и началось энергичное голодное движение от столов к официантам. Это напомнило Татьяне студенческую столовую, тогда, много лет назад, казалось уже в другой жизни, она стояла с подносом и смотрела с азартом, как исчезает еда, а повара кричали: «азу закончилось», «котлеты закончились». Она подумала: почему эти успешные, богатые люди такие голодные? Она еще не знала, что через несколько часов получит исчерпывающий ответ на этот вопрос.

Таня взяла жюльен, положила на свою тарелку белой и красной рыбы, три тарталетки с разной начинкой, одна была точно печеночья, но ничего съесть этого не пришлось. Когда она вернулась к столу, Федор пытался объясниться с рядом сидевшим индусом.

– Тань, помоги нам. Вот, познакомьтесь, – сказал Ульянов. – Моя жена, моя wife, Татьяна Михайловна Ульянова. Ты ему скажи, что я очень рад и все такое.

Притронуться к еде не пришлось – Таня все время переводила. Индус оказался потенциально очень полезным партнером, у него были огромные заводы, собственный банк с капитализацией на миллиарды долларов, крепкие связи в индийском правительстве; схема сотрудничества выстраивалась очень выгодная для обоих. От первоначальной вязкой болтовни быстро перешли к вполне конкретным вещам, возможным объемам, поставкам, ассортименту. В этот момент к Федору подошел спортивного вида мужчина, Таня поняла: кто-то из кремлевских чиновников; он извинился за прерванную беседу и увел мужа, наверное, на полчаса. Татьяне пришлось поддерживать разговор, рассказывать о Москве, шутить. Она выпила полбокала вина с индусом, съела любимую тарталетку с печеночным паштетом – и все. Федор вернулся к девятнадцатому злой, она еще что-то переводила, но вскоре они обменялись с мистером Каулем визитками, договорились встретиться и распрощались.

И снова они шли по пустынным кремлевским площадям обратно к машине. Федор без церемоний отправил водителя домой на метро, а сам сел за руль.

– Эти суки, оказывается, специально подсадили ко мне индуса, – сказал он. – Они знали, что ему нужен я, такой, как я! Но они хотят тридцать пять процентов с нашего с ним бизнеса! Тридцать пять – с каждой сделки! Посредники, сволочи, ворье!

Была половина десятого вечера – Москва стояла в гигантской пробке. Вся. Казалось, такого не может быть нигде в мире. С большим трудом Ульянов выехал с Кремлевской набережной на Новый Арбат. Пешеходам можно было позавидовать – они хотя бы шли. Водители пытались ехать, набрасывались на любое освободившееся пространство, перестраивались, сигналили. Возникали мелкие аварии, дорога сужалась, приходилось объезжать. Ульянов выходил из себя, чертыхался, нервничал.

– Может, ты зря отпустил водителя? – сказала Ульянова.

– Что он мне! Он что, облетит это все?! На вертолете?! – отрезал муж.

– Не знаю. Не знаю, не знаю…

– Ты опять умираешь: не знаю, не знаю, не знаю… – передразнил он. – Пора знать!

Она чувствовала, как в любую секунду пружина готова распрямиться. В скользкой тишине проехали еще с десяток готовых взорваться гневом минут и только метров двести – триста вперед.

– Пробки, – сказала она, чтобы он понял, что ничьей вины в этом нет. – В Москве дикие пробки. Теперь всегда. К этому надо привыкать.

– Пробки-пробки, – повторил он. – Кому надо? Тебе?

– Я не успела ничего поесть, давай остановимся, поедим. Я хочу есть. Вот ресторан.

– Чего ж ты там ничего не ела?

– Я переводила, между прочим.

– Ну и ела бы, кто тебе не давал?

Татьяна решила промолчать – как это все надоело…

Она посмотрела на дорогу, на прогуливавшихся людей, они казались счастливее ее, сидевшей в самой последней модели «мерседеса». Она подумала – как в жизни все наоборот! Она читала вывески подряд: «Дом книги», «Салон красоты», «Сбербанк», «Кафе», названия были как отрезанные куски холодной замершей жизни, они таяли, исчезали, растворялись за окном, покачиваясь в свете рыжих, издевающихся и подсмеивающихся над ней фонарей. Она чувствовала, что все проезжает, проезжает мимо, что жизнь проезжает, ее жизнь, она застряла в пробке, застряла в ней навсегда. Ей хотелось спросить Федора – ну почему ты так, почему, что я тебе сделала?

– Я хочу есть.

– После моста рассасывается. Мы поедем. Дома поешь.

– Я хочу есть.

– Осталось недолго. Поедим дома.

Через несколько минут она повторила:

– Я хочу есть.

– Видишь, мы уже едем.

Полкилометра от Триумфальной арки они в самом деле ехали, но затем снова встали.

– Я хочу есть, – по складам произнесла Татьяна.

Насколько охватывал глаз, впереди горели красные габаритные огни автомобилей.

– Я не понимаю, почему…

– Что ты не понимаешь?! Что тебе объяснить надо?!

– Яне понимаю, почему мы не можем остановиться. Почему для тебя ничто моя просьба, мое желание… я просто хочу есть, я не могла переводить и есть. Это, по-моему, понятно. Пока мы будем в ресторане, может быть, рассосутся эти сумасшедшие пробки, мы сможем спокойно доехать. Я не понимаю, куда мы торопимся. Почему мы не можем остановиться и поесть в ресторане? Они тут на каждом углу. Почему для тебя ничего не значит мое желание, естественное желание, я этого не понимаю… Я прошу о естественной, простой вещи, я прошу о простом. Почему нельзя уступить? Тебе жалко денег? Что – я не пойму?!

– Мне ничего не жалко. Ты знаешь, я не люблю ресторанов.

– И что из того, что ты не любишь ресторанов?

– Хорошо! Скажи где – я припаркуюсь.

Таня помнила:

– Через эстакаду, сразу за ней. Около заправки – там есть, мы там были с Земляковой. Видишь, справа? – И, как бы извиняясь за свою победу над его упрямством, добавила: – Я просто хочу есть.