Бабушки - Дорис Лессинг

— А если фрицы догадаются? — любопытствовали многие. — Наверняка их подлодки прячутся на всех морских путях.

До самой Южной Америки — бескрайние сизые просторы, мерно катящиеся серо-зеленые валы, побережье Африки исчезает на горизонте… Как представить себе дорогу в океане? мореходный путь? маршрут? коридор?

Изобилие Фритауна подбодрило бойцов, они почувствовали себя в относительной безопасности, к ним вернулось хорошее настроение. Однако изнурительный зной вскоре взял свое. Под навесами на палубах расстелили тростниковые циновки, купленные во Фритауне, но от палящих лучей солнца не спасало ничего. Ждали наступления ночи — лунной или беззвездной, неважно. Главное, что по ночам становилось прохладнее: не холодно, но чуть прохладнее по сравнению с невыносимой дневной жарой. Корабль двигался на запад. Бойцам хотелось, чтобы курс лежал на юг, к цели их путешествия. На западе ждали неведомые земли — Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айрес… Внезапно штиль сменился волнением на море, и это положило конец шутливым догадкам. Океан вздымал громадные валы, окатывал палубы потоками бурлящей воды. Руперт Фитч не выдержал нового испытания и слег. Его лихорадило, веснушчатая кожа покрылась волдырями. Бедолагу отправили в лазарет. «Все, больше не свидимся», — обреченно подумал Джеймс, остро ощущая свое одиночество.

Солдат больше не заставляли ночевать в трюмах. Бойцы спали на палубе. Сержант Перкинс с остальными сержантами отправились на верхнюю палубу и доложили своим командирам о необходимости перемен. Офицеры спустились на нижние палубы с очередной проверкой и обнаружили, что там некуда ступить из-за скопления тел. Было решено перевести несколько сотен солдат на палубу выше, где разместились сержанты и младший офицерский состав. Взводу Джеймса повезло — они оказались среди перемещенных бойцов. В тесных сержантских каютах — с жесткими койками и иллюминаторами — солдаты почувствовали себя лучше.

Для поддержания должного порядка и соблюдения уставной иерархии правый борт отвели сержантам и младшим офицерам, а левый — нижним чинам. С утра солнце жарило левый борт, а после обеда — правый, но особой разницы это не представляло. Курс все так же лежал на запад. Эсминцы все так же кружили за бортом. Потом налетел шторм, хотя никто из солдат так и не понял, в чем отличие между бурным волнением и штормовой погодой.

— От погодных условий еще ни один лайнер не пострадал, — успокоил их сержант Перкинс.

Оставалась угроза подводных лодок.

На палубах лежали сотни бойцов. Их постоянно лихорадило и мутило, есть они не могли. По утрам их заставляли подняться и стоять у планшира, пока команда уборщиков не смоет ночную грязь с палубы. Как только едкая морская вода стекала за борт, измученные солдаты в изнеможении падали на палубу.

Запасы пресной воды снова подходили к концу. Из этого все быстро сделали вывод, что затянувшийся вояж на запад — попытка уйти от преследования одной или даже нескольких подлодок противника. Бойцы страдали от жажды. Несмотря на жару, многих била дрожь — последствия теплового удара. Пострадавших отправляли в лазарет.

Для того чтобы вынести невыносимое, необходимо цепляться за время: час за часом, минута за минутой… нет, я больше не могу, не хочу, не буду, так больше невозможно, этого не выдержит никто… боль раскалывает голову, сжимает виски, дробно стучит в затылке, перекатывается внутри черепа тяжелым шаром мутной воды… тошнит… ломит кости… саднит ободранная кожа. Многие покрылись кровоточащими язвами, возникшими на месте волдырей, ссадин и царапин. Пострадавших отправляли в лазарет. Дважды в день группы санитаров обходили палубы в поисках особо тяжелых больных. Качка мешала держаться на ногах, санитары пробирались между бессильных тел, устилавших палубу, хватались за планшир и высматривали пострадавших.

И так день за днем, ночь за ночью. А потом кто-то заметил, что курс сменился на юго-восток — и новость моментально облетела весь корабль. Однако же страдания и боль длились так долго, что стали привычной, безнадежной мукой, которая никогда не закончится. На восток повернули? Ну и что? Скоро опять повернут на запад. Добрым вестям не верил никто.

Солнце умерило палящий жар. Штормить прекратило, но качка не уменьшалась. В один из бесконечных дней бойцам приказали строиться, хотя они еле держались на ногах. Муштровать их никто не собирался, однако в Кейптаун следовало явиться в чистом обмундировании, аккуратно выбритыми и подстриженными. На нижних палубах снова появились табуреты цирюльников и ведра пресной воды: брили всех желающих. Многие отказывались, потому что обгоревшая до волдырей кожа щек не переносила бритвы.

Выдачу пресной воды больше не ограничивали: по-видимому, воду экономили из предусмотрительности, на случай долгих блужданий в Атлантическом океане. Впервые за долгие недели известие обрадовало бойцов. Впрочем, это касалось только питьевой воды; для помывки и стирки по-прежнему употребляли морскую.

Солдаты облачились в чистое обмундирование, заскорузлое от соленой воды. На палубах снова высились горы грязной одежды, пропитавшейся по́том, гноем и мочой.

В очередном приказе говорилось, что в связи с наступлением штиля — штиля? эту безумную качку называют штилем? — всем желающим предлагается легкий ужин. Свежие яйца из Фритауна не вынесли первого же шторма, но оставались куры и хлеб.

В последнюю ночь на палубы высыпали все, кроме больных в лазарете и напичканных опиумом безумцев, запертых в бывшем салоне второго класса. Как древние мореходы после изматывающего затяжного путешествия, бойцы напряженно вглядывались в горизонт, нетерпеливо ждали, когда же появится берег, далекий и желанный мыс Доброй Надежды.

Все знали, что самое опасное место — фарватер гавани, где наверняка поджидает вражеская подлодка. Эсминцы неутомимо шныряли вокруг военного транспорта, неожиданно возникали то впереди, то сзади, то слева, то справа. С рассветом волнение на море поутихло, громадные валы уже не грозили захлестнуть корабль. Бойцам приказали явиться на завтрак.

— Налетай, ребята! — велел сержант Перкинс, который чудесным образом остался в хорошей физической форме, в отличие от своих истощенных подопечных. Однако расстроенные, съежившиеся желудки отказывались принимать чай и хлеб с джемом.

Над горизонтом появились низкие облака: первый признак земли. Столовая гора. Похоже, изнурительный вояж подходил к концу… но нет, поползли слухи, что поблизости заметили подлодку.

Сержант Перкинс объявил своей роте — сотне бойцов и капралам:

— Ну что, ребята, приплыли. Как говорят, «бегут часы и в злейшее ненастье».[18]Правильно говорят, я считаю.

Лишь двое или трое солдат распознали цитату в речи сержанта, но на всех лицах отразилось молчаливое согласие — слова точно описывали пережитое. В дни своей бурной юности сержант Перкинс прочел их на листке отрывного календаря и с тех пор с большим удовольствием применял запавшую в душу философическую фразу в подходящих ситуациях.