Простить и поверить - Вера Эн

и запустил руки в волосы. В душе начинался такой раздрай, какого не было, кажется, все двенадцать лет со дня Ленкиного побега. И вот она опять от него сбежала, пока он пускал слюни по ее преображению и думал о том, как снова не обидеть.

Какие обиды, когда она встречалась с парнем, однажды заставившем ее танцевать перед собственной сворой стриптиз? Дима ни за что в жизни не поверил бы, что Ленка способна простить и забыть такую подлость, если бы она сама об этом не сказала. И не плюнула тем самым ему в душу так, что, кажется, от этого не отмыться.

Он резко выдохнул, словно надеясь хоть немного избавиться от яда, разливавшегося сейчас по всему телу, но это был не тот случай. Дима не ревновал ни одну из своих бывших: нашли ему замену — и отлично, он к тому времени уже с другой оттягивался.

С Ленкой все было по-другому. Он как-то сразу принял ее в себя, позволив стать частью его самого, и выдирать ее из собственной плоти было физически больно. Почти двенадцать лет он медленно, как присохший бинт с открытой раны, отрывал ее от кровоточащей души, а сейчас Ленка просто дернула со всей силы — так, что Дима едва не взвыл, — и все равно не избавила от себя. Нет, от нее так просто не отделаешься. Черемуха выжимала все соки, даже будучи за тридевять земель. А сейчас — когда здесь, так близко, почти снова его…

Она же недавно еще просилась в его, Димины, объятия! Говорила, что он ей нужен, что ей с ним спокойно, что она с ума бы сошла, если бы не он! Врала? Жалела? Или Жнец оказался лучшей опорой? К нему ведь тогда из Диминых объятий побежала, иначе сказала бы, с кем встречась! А он, как последний дурак, ночами не спал, чтобы избавить ее от забот и соблазнить-таки на какое-нибудь развлечение.

Кажется, развлечений у Елены Владимировны и без него хватало по горло. И все, что когда-то между ними было, осталось в той самой юности, в которой остался и настоящий Димка Корнилов — бесшабашный, бесстрашный, живущий сегодняшним днем и не оглядывающийся назад. Того Димку Черемуха любила. А нынешнего терпела, раз уж так случилось, что избавиться от него по доброте душевной она не могла.

Ну и черт с ней, навязываться он точно не станет! Пусть разбирается со Жнецом, пусть с ним бегает на свидания, пусть его разводит на объятия, пусть ему подставляет для поцелуев губы, пусть его рукам позволяет стаскивать с себя одежду и скользить ладонями по спине, по талии, по бедрам, срывая дыхание и теряя себя от желания…

В паху заныло, как всегда от фантазий о Ленке, но Дима от этого только окончательно озверел. Все, хватит! Любовь хороша, когда кому-то до нее есть дело! До его любви дела не было ни Ленке, ни самому Диме! А значит, пора с ней кончать! Они все с Ленкой выяснили, и дорожки их, пересекшись на пару метров, теперь разбегутся окончательно! Может, тогда наконец отпустит и позволит начать все заново. Не с Черемухой. Не в этой проклятой одержимости!

Он больше не хотел!

Дима развернулся и решительным шагом отправился за Кирюхой в школу.

Глава 18

Долго злиться на Димку Лена не могла. Да, он болван, не желающий верить в то, что было очевидно даже его малолетнему сыну, но за предыдущие двенадцать лет Лена, кажется, исчерпала все резервы обид по отношению к нему. Кроме того, она слишком хорошо понимала фразу Кирилла, сказанную об отце: «Он добро всегда помнит». Однажды Лена стала свидетельницей этой черты Диминого характера и, наверное, тогда же в него и влюбилась.

Они договорились пойти вечером в кино. Это первое Ленино кино вдвоем с парнем, и она тратит несколько часов на то, чтобы купить подходящий наряд: не слишком броский, но в то же время достаточно симпатичный, чтобы чувствовать себя рядом с ослепительным Корниловым вполне себе раскованно. После Лена еще долго вертится у зеркала, не узнавая себя и замирая в предвкушении необыкновенного свидания, но Димка его отменяет столь же категорично, сколь и назначал.

Однако следом неожиданно начинает извиняться.

— Ты не обижайся, Лен. Мы с тобой в другой раз в кино обязательно сходим. А сегодня мне надо… — тут он заминается и даже как будто немного смущается, а Лена смотрит на него, ничего не понимая и чувствуя только, что обманулась в самых радужных своих надеждах. И, наверное, это уязвление слишком откровенно отражается на ее лице, потому что Димка, скрипнув зубами, все же продолжает: — В общем, человеку мне одному надо помочь. Отказаться не могу: я ему по гроб жизни обязан.

Лена хлопает глазами, но отвратительное разочарование постепенно отступает, позволяя овладеть собой.

— Конечно, Дим, я понимаю, — вполне искренне отвечает она. — Разные бывают обстоятельства, и спасибо, что не стал сочинять для меня какие-нибудь небылицы…

Димка закатывает глаза: он всегда так делает, когда Лена перегибает палку.

— Если не веришь — пошли, познакомлю тебя с Иннокентием Степановичем, — иронично предлагает он. — Заодно полки подержишь, пока я их приколачивать буду.

Лена снова хлопает ресницами, а потом осторожно интересуется:

— А если верю — можно мне подержать полки, пока ты будешь их приколачивать?

Теперь на лице Димки появляется удивление. В первую секунду он будто порывается отказать, а потом только окидывает Лену испытующим взглядом.

— Завалим твое новое платье, — предупреждает он, однако Лена только улыбается, вдохновленная тем, что он сказал «завалим», а не «завалишь». Словно Димка впустил ее в свою жизнь и вовсе этого не чурается.

— Пусть, — негромко говорит Лена и пожимает плечами. — Платьев у меня много. А тебя — нет.

Димка бросает на нее быстрый взгляд, и она смущается своей неуместной откровенности. Но он не дает ей раскаяться в ней. Прижимает к себе и целует жарко и весело, и Лена понимает, что он на самом деле вовсе не против провести этот вечер с ней, пусть даже чиня полки у неизвестного Иннокентия Степановича.

Уже после, когда Димка провожает ее домой и они вместе смеются над количеством выпитого у интеллигентнейшего Иннокентия Степановича чая и съеденного в счет благодарности за помощь печенья, он делится с ней старой историей.

— Мне лет одиннадцать было, когда у матери сердечный приступ случился, — слова даются Димке нелегко, и Лена нисколько не сомневается, что он до сих пор переживает. — Я в лагере был, а она в