Из шпаны - в паханы - Евгений Сухов

– А что ты хочешь услышать?

– Ну-у, – Андрей снова мокнул в щи ломоть хлеба и жадно впился в него зубами. – Для начала скажите, какой он.

– Ты очень на него похож, Андрей, – сдержанно произнес чекист.

– Правда?

Мальчик явно обрадовался.

– Правда. Во всяком случае, внешне.

«Хорошо, если только внешне», – мысленно добавил Камаев.

Виктору Назаровичу не хотелось верить в то, что когда-нибудь Андрей будет похож на Резо по характеру, образу жизни, мышлению... Приют мог надломить мальчика, озлобить его против мира, против жизни, против существующего строя. Но пока вроде бы это ни в чем не проявлялось. Камаев не столько слушал Андрея, сколько наблюдал за ним. Сын Резо Зурабишвили странным образом, несмотря на то, что ему было чуть больше восьми лет, производил впечатление умудренного жизнью человека.

– И когда я смогу с ним увидеться?

В этом вопросе чекист предпочел не лгать.

– Видишь ли, в чем дело, Андрей, – серьезно, словно ему приходилось говорить со взрослым человеком, начал Камаев. – Сейчас твой отец находится в тюрьме.

– В тюрьме? – мальчик перестал есть.

– Да. Но в скором времени его должны выпустить. Насколько быстро это случится, зависит от многих обстоятельств. В том числе и от того, как поведет себя твой отец. Но наша с тобой задача – надеяться на то, что все выйдет благополучно. Лично я в это почти верю. Вопрос двух-трех дней.

– Хотелось бы, чтобы это оказалось правдой, – Андрей скупо улыбнулся. – А когда я увижу дядю Мишу?

Камаев слегка замялся, а потому ответил не сразу.

– С ним, я полагаю, еще раньше, чем с отцом. Наберись терпения.

– Да уж наберусь, – ложка в руках Андрея задвигалась с удвоенной быстротой. Он доел щи и аккуратно отодвинул от себя тарелку. Вытер рот тыльной стороной ладони. – Терпения мне не занимать. Приучен. А маму мою не нашли?

Камаев только покачал головой. Ему неизвестно было, какую легенду выдумал для мальчика на этот счет Гроссовский. А потому благоразумнее было промолчать, чем угодить впросак. Чекист поймал себя на мысли, что с каждой секундой он все больше и больше проникается к пацаненку симпатией. Этого нужно было избежать любой ценой.

– Картошку есть будешь?

– Не-а, – Андрей скроил смешную рожицу. – Впрок ведь все равно не наешься. Оставим картошку до завтра.

– Ну, будь по-твоему. Оставим до завтра, – не стал спорить Виктор Назарович. – Тогда иди умывайся и спать. Я постелил тебе в дальней комнате. Пока отца твоего не выпустили, поживешь здесь. Не против?

– Не против.

Андрей спрыгнул со стула и бодро вышел из комнаты. Через секунду до слуха Камаева донесся шум льющейся воды. Андрей умывался.

Взгляд чекиста остановился на портрете жены. Они с Анной так и не успели обзавестись детьми. Сейчас Камаев в какой-то степени сожалел об этом. Ребенок мог быть той частичкой любимой женщины, которой ему так не хватало.

«Приблизительно то же самое должен чувствовать и Зурабишвили», – тут же возникла профессиональная мысль.

За последние годы Камаев окончательно зачерствел душой и не хотел ничего менять. Толкнувшись руками от гладкой поверхности стола, он поднялся и привычным движением расправил плечи.

* * *

Москва. Марьина роща

– Кто там? – скрипнул старческий голос, и дверь приоткрылась на ширину двух пальцев. Света внутри помещения не было.

– Да я это, я, – откликнулся Графин. – Открывай, Федул. Шибко зябко мне.

Ветер действительно поднялся нешуточный. Падающий по косой снег хлестал уркагана по лицу. Не помогал даже высоко поднятый воротник.

Зазвенела цепочка, а затем уже дверь отворилась полностью. Федул зажег керосиновую лампу и посветил ей в лицо незваного гостя. Узнал.

– Елки-моталки! Вот уж не ожидал, так не ожидал, – большой радости в голосе старика не было. – А чего пожаловал-то, Графин? Я ж вроде как...

– Схоронится мне надо, Федул.

– А-а! Ты один, что ли?

– Один.

– Ну, проходь.

Старик посторонился, придерживая дверь левой рукой, и Графин прошел внутрь. Вместе с ним в сени влетело несколько шальных хлопьев снега.

– Вьюжит, – прокомментировал происходящее на улице Федул.

– Не то слово.

Графин снял шапку, дважды стукнул ее об колено и небрежно накинул на высокую рогатую вешалку. Затем неспешно, с трудом двигая озябшими на морозе руками, стянул пальто.

– Ты не раненый? – деловито осведомился Федул, продолжая подсвечивать гостю керосинкой.

– Бог миловал. Но ушел чудом. Жиганы всех моих положили. И Лешего, и Колотого, и Тимоху. Один я теперь остался. Как перст, один. Ну, ничего! Мы еще свое возьмем, Федул. Не сомневайся. Пока я жив, а жить я намерен еще очень и очень долго, жиганам спокойно дышаться не будет. Не тот я человек, чтобы так легко сдаться. Ну, ты ж меня знаешь, старый чертяга. Приютишь на несколько дней?

Они вместе прошли из сеней в дом. Федул жил один с тех самых пор, как жена его померла. Единственный сын зачах на каторге от туберкулеза. Графин прекрасно знал обо всем этом. В прошлом они с Федулом провернули немало лихих налетов. Потом Федул как-то сам собой откололся. Работал в одиночку, срок оттянул немалый в Пермской губернии, а как вышел да осознал, что здоровье нынче не то, так и завязал. Кое-какие связи у него еще оставались, советом мог подсобить хорошим или наводкой, но сам на дело не выходил. Последний раз Графин виделся со старым другом лет двенадцать назад, до того как сам в острог угодил. И не думал, что придется вот так свалиться к Федулу как снег на голову. Но других вариантов у столичного «ивана» сейчас не было. Он знал, что Рекрут с Митяем и вся их кодла будут продолжать его поиски, все майданы шерстить. А здесь у Федула искать не станут. Не догадаются. Митяй, и тот не догадается. Так что вариант был стоящим.

– Приючу. Куда ж я денусь? – Федул загасил лампу и включил верхний свет. Скромная его обитель как-то сразу преобразилась. – Все-таки мы с тобой, Графин, не один пуд соли вместе съели... Слышал я, слышал о том, что произошло с тобой. Но все к тому катилось. Жиганы – это нынче сила.

– До поры до времени, – мрачно отозвался Графин. – Скоро им так хвост прижмут, что мало не покажется. Вот тогда мы снова силушками и померяемся. Против воров старой закалки у них кишка тонка.

– Ну, тебе виднее.

Скрипучий старческий голос Федула звучал все так же равнодушно, но Графин, казалось, и не заметил этого. Не заметил он и того, как странно, исподлобья наблюдал за ним старый приятель. Словно прикидывал что-то. Повернувшись спиной к хозяину, гость прошел к печке, сел в кресло и блаженно вытянул ноги. На губах его заиграла умиротворенная улыбка.