Виновник торжества - Фридрих Незнанский

— Алька, прости, я так давно не вырывалась из дому. Все время школа — семья, школа — семья. Чувствую себя как загнанная белка.

— Белка бегает по колесу. А загнанная — лошадь, — проворчала Аля, не любящая небрежности в словах.

— Один хрен — лошадь, белка… Обе задолбанные, как я. Вот вернется Жорик, не пущу его больше в плавание. Пусть на берегу сидит, у него специальность универсальная — инженер холодильных установок.

А то дети совсем от рук отбились, а подруги понять не хотят тягот моей жизни.

— Ну, где шлялась? — не отставала Аля.

— В косметическом кабинете сидела, — скромно потупила глаза Тамара. — Постриглась, сделала мелирование, маникюр, педикюр, массаж проблемных зон, выщипала и покрасила брови.

— Когда же ты все это успела? — изумилась Аля.

— Видишь, время — величина относительная, я тебе как физик говорю. Ты считаешь, что меня не было долго, а я столько дел переделала за этот период, что теперь ты удивляешься, как я все это успела. А посему давай с тобой выпьем за наше женское счастье — и по койкам! — неожиданно закончила витиеватое объяснение Тамара.

— Томка, не могу, мне сегодня мама должна звонить, она всегда по четвергам звонит. Ради этого в город ездит из своего захолустья. Так что пойду, как раз успею.

Аля подходила к дому, улыбаясь своим мыслям. Она была мечтательницей, и ее бурная фантазия иногда рисовала такие красочные картины, что ей казалось: где-то совсем рядом существует еще одна жизнь, куда она случайно попадает, чаще всего во снах, но иногда и наяву, в грезах, но пока остаться там не может.

Но стоит сильно пожелать, она останется в этом ярком, насыщенном мире и там найдет свое счастье.

Когда она подошла к подъезду, давно уже слыша за собой чьи-то шаги, но не оглядываясь, погруженная мыслями в свой красочный яркий мир, слыша за собой чье-то дыхание и все еще не желая возвращаться в рельность, неожиданное резкое движение человека за ее спиной скорее не испугало, а удивило ее. Она спокойно взглянула в его глаза, что-то такое поняла о нем и бесстрашно сказала: «Вы будете жалеть…» Болезненная гримаса исказила лицо человека, он пошевелил губами, словно пытаясь что-то сказать, потом крепко сжал их, не давая словам вырваться на волю. Аля вытянула перед собой руки, чтобы он не смог подойти к ней поближе, но он резким движением тела втолкнул ее в лифт, привычно зажал рукой рот и задрожал от желания. Аля неожиданно вывернулась и присела, но он растерялся только на долю секунды, сильным движением руки схватил ее за волосы и поднял на ноги. Закричать она так и не успела. И когда он с животной силой овладел ею, она глаза уже не открывала. Она не могла смотреть на него. Аля уже все поняла и ждала, когда второй мир приблизится к ней настолько близко, что она просто сможет переступить в него… Когда дышать стало невозможно, перед глазами ослепительно засияли звезды, и она переступила в него.

Дверь распахнулась, вошел Яковлев. Глаза его возбужденно блестели.

— Есть новость! Я только что с Дегтярного переулка, где люди труп обнаружили. В ее доме на первом этаже живет одна старушка, дай ей бог доброго здоровьичка! Дом, как вы помните, стоит буквой «Г», и старушке из ее окна виден вход в подъезд. Бабуле восемьдесят два года, но такая шустренькая, глазки хитренькие, пронырливые — наш контингент! — уважительно добавил Яковлев. — Величают ее Елизавета Ильинична Шпет, соседи ее бабой Лизой зовут. Когда я по квартирам ходил, расcпрашивал жильцов, кто что видел подозрительное, она мне кое-что сообщила. У нее бессонница, всю ночь колобродит, только к пяти утра засыпает. Снотворное не принимает принципиально, здоровье бережет. И от нечего делать, поскольку и телевизор не смотрит, глаза бережет, ночи напролет торчит у окна. У нее там табуреточка всегда стоит. Баба Лиза на нее подушечку кладет, коленями становится, локтями опирается на подоконник. Говорит, так ей удобнее, а то спина быстро устает, если сиднем сидеть ночь до утра… Свет выключает, так что ее никто не видит с улицы, а с ее боевого поста весь двор как на ладони. Я у нее спросил, что же она высматривает по ночам, когда весь народ спит после трудового дня. А она ответила, что выполняет обязанности милиции, которая тоже спит после трудового дня и в ее двор носа не кажет. Благодаря своей бдительности она даже уберегла одну квартиру от кражи. Однажды ночью в соседнем подъезде в открытую форточку первого этажа воришка пытался пробраться, так баба Лиза засвистела в свисточек, который у нее припасен. А прошлой ночью бабуся сидела на своем посту и видела, как поздно вечером возвращалась домой Аля Скороход. За ней шел высокий мужчина, притом так близко, что бабушка сначала подумала — он ее провожает. Удивилась только, почему Аля идет не оглядываясь. Когда девушка подошла к подъезду и открыла дверь, мужчина зашел следом за ней и дверь придержал. Баба Лиза это запомнила, потому что обычно никто этого не делает и она с грохотом захлопывается. Минут через пятнадцать он вышел из подъезда, оглянулся по сторонам. Она тогда еще подумала, что он осторожный — боится на шпану какую-нибудь нарваться. Пригладил рукой волосы и пошел к выходу на улицу. Я ее попросил описать его внешность. Вот, записал под ее диктовку. — Он показал лист бумаги, исписанный торопливым неразборчивым почерком.

— Зачитай, что там она надиктовала… — попросил Турецкий.

— Все подряд не буду, только главное. «Когда я увидела Алю Скороход, за ней шел очень высокий мужчина, весь в черной одежде. У него длинные руки, покатые плечи. Он сутулится. Когда шел — переваливался. Фигура у него совсем не спортивная. Лица его я не разглядела, потому что на него падала тень высокого дерева, которое растет у подъезда. Только заметила, что оно у него белое и большое. В руках он ничего не нес». Вот, собственно, и все…

— Не густо… — заметил Турецкий.

— Хорошо уже то, что его хоть кто-то заметил.

И описание походки, сутулость, покатые плечи — уже дополнение к характеристике внешности, — возразил Гоголев.

— И большое белое лицо, которое таким кажется только потому, что человек находится в тени в плохо освещенном дворе… — невесело пошутил Турецкий. — Пойду-ка и я с людьми пообщаюсь, человеческая память имеет необыкновенное свойство — иногда запоминать нечто совершенно неординарное.

Юра Салтыков стоял под душем, включив на полную мощность стереопроигрыватель, в который заботливый сынок вставил диск с группой «Звери». Еще утром Юра, бреясь, слушал диск с любимыми песнями Виктора Цоя. И сейчас, включив проигрыватель, был уверен, что услышит мужественный голос своего любимого певца. Когда только этот паршивец успел поменять диск? Проигрыватель стоял далеко от ванны и вылезать не хотелось. Так и слушал он эту галиматью, которая все больше портила его настроение. А ведь в ванную он пошел как раз затем, чтобы его поднять. Заодно и помыться. Последнее время в ванную было не пробиться. Каждый раз, когда он с аккуратной стопочкой белья направлялся в ванную, Любаша пресекала на корню его законное желание освежиться после трудового дня: «Там сейчас Нику…» Иногда у Юры возникало желание взреветь страшным голосом и вытурить этого Нику в три шеи. Но Любаша так расцвела за последние две недели, пока у них длился ремонт в комнате мальчишек, что у Юры не хватало решимости испортить ей праздник жизни. Он проклинал свой длинный язык, когда пару месяцев назад предложил ей помечтать о ремонте. А она приняла его неосторожно сорвавшуюся шутку как руководство к действию, и уже через пару недель у них началось светопреставление. Любашина подруга Юля, которая дружила со всем белым светом, нашла им дешевого мастера. Когда он заявился к ним в камуфляжных штанах и вышитой сорочке, Юра слегка прибалдел. Мастер представился: