Виновник торжества - Фридрих Незнанский

Когда Аля впервые зашла в этот трижды проклятый класс и в течение пятнадцати минут безуспешно пыталась докричаться до этих невменяемых маленьких гаденышей, как она их про себя назвала, в какой-то момент поняла всю тщетность своих усилий. Она выскочила из класса и, едва успев вбежать в учительскую, как в спасительную гавань, тут же разразилась душившими ее рыданиями. Пожилой учитель Мечислав Теодорович стал ее утешать, обняв одной рукой. Вместо левой у него был протез, о котором Аля потом много интересного понаслушалась. А в тот момент она была рада, что нашелся хоть кто-то, кто принял ее обиду и разочарование близко с сердцу. Аля работать в школе мечтала класса с третьего. Ребят из девятых и десятых она уже успела полюбить. Они были ей почти ровесники и приняли как старшую подругу. Им очень нравилось, что учительнице у них всего девятнадцать лет.

— Что же вы такая молоденькая? — недовольно сказала директриса школы, принимая ее документы. — Когда вы успели закончить институт?

— А я в школу пошла в пять лет, в пятнадцать закончила. В институт сразу поступила, в девятнадцать диплом получила, — оправдывалась уязвленная ее недовольным тоном Аля.

— И куда надо было так спешить, — проворчала директриса. — Я имею в виду твоих родителей.

— А им девать меня было некуда. Брат пошел в школу, заодно и меня отправили. Он старше меня на полтора года. Мама его когда готовила к школе, я всегда рядом сидела, читать-писать научилась. Вот мама с папой и решили — в саду мне уже делать нечего.

— В институте училась хорошо, — удовлетворенно констатировала директриса, изучая диплом с оценками. — Хочешь в старшие классы?

— Конечно, мне с ними интересно будет.

— И четвертый дам, будешь там классной руководительницей.

А через неделю ей впарили этот злосчастный 5 А. Крауз еще долго подлизывалась к Але, все-таки какие-то остатки совести у нее нашлись. Понимала, что за подарок благодаря ей получила совсем неопытная выпускница пединститута Аля Скороход. Даже приглашала ее несколько раз в гости, и Аля из вежливости принимала приглашение, но потом, находя какой-нибудь благовидный предлог, ходить перестала. Она утомилась выслушивать жалобы Крауз на школьного военрука, с которым та на старости лет вдруг вздумала связать свою судьбу. Военрук, здоровый мужик лет сорока пяти, был одинокий и неухоженный. И когда Людмила Михайловна стала его подкармливать, сначала угощая его пирожками домашней выпечки, потом принося ему в литровых банках всякую снедь, он, не избалованный женским вниманием и будучи по натуре человеком довольно примитивным, соблазнился ее хозяйственностью и таки прибился к ее берегу. Некоторое время они вели совместное хозяйство, он ездил с ней на дачу, окучивал ее сад-огород. Она расщедрилась и даже купила ему для дачи мотоцикл, а к нему новые ботинки. Вот с обуви все и началось.

— Представляешь, Аля, этот паразит в новых ботинках копает огород! — возмущалась она. — Извозил их в грязи, изгваздал, будто не понимает, что новую обувь надо беречь.

— Так это же теперь его ботинки, — робко пыталась защитить военрука Аля, хотя это было ей все равно.

— Обувь куплена на мои деньги, будь любезен — береги их! Он же мой труд не уважает, — возмущалась Крауз теперь уже тому, что Аля ее не поддерживает.

— Но огород-то он ваш копает! — не сдавалась Аля.

— И огород мой, и туфли мои, и мотоцикл мой. Мы уже три месяца вместе, а он нитку в дом не принес!

А когда в военруке однажды взыграла кровь и он завел шашни в соседнем садовом товариществе с какой-то молодкой, к которой к тому же ездил на купленном Крауз мотоцикле, разгневанная Людмила Михайловна отлучила его и от дачи, и от дома, и мотоцикл отняла. Ботинки он заносил к той поре так, что она на них уже не позарилась. Весь педколлектив был свидетелем семейной драмы, результат которой во всей красе отразился на лице Крауз: ее глаза в любой момент могли наполниться слезами, и еще не факт, что она умела совладать с ними в ответственный момент, например на уроке. Губы она стала красить так небрежно, что помада всегда оставалась на зубах, и в те редкие моменты, когда она улыбалась, становилось немного страшновато. «Улыбка вампира», — однажды сказала шепотом на ушко Але молодая учительница химии Таня Стеблева, и обе понимающе переглянулись, пытаясь скрыть улыбки.

Дело вроде было житейское, но бедный военрук Петренко загремел в психушку. Никто не знал, как он там оказался, но когда через два дня бесплодных поисков его все-таки обнаружили в психбольнице, все разом успокоились. Мужик под присмотром, слава богу, могло закончиться гораздо хуже. Все-таки он сразу лишился всего — и уютного дома, и дачи, и мотоцикла, и самой Крауз, да и молодки тоже. Попробуй смирись с такими лишениями. К счастью, разумом он повредился не окончательно. Когда Аля по своей душевной доброте пришла навестить коллегу и его выпустили под ее ответственность в небольшой садик при больнице, он, сидя на солнышке и жмурясь от удовольствия, вполне разумно распоряжался:

— Скажи секретарше Фатиме, чтобы мою зарплату тебе отдала. Ты тогда долги мои раздай, а на что останется яблок мне купи. Витамины мне нужны. Я переживаю, у меня нервное потрясение.

Аля посидела у него с полчасика, посокрушалась о его горькой судьбе и ушла, чувствуя на себе взгляды многочисленных психов, которые бродили вокруг них кругами и с завистью посматривали на Петренко. «Думают, что я его девушка», — догадалась она и порадовалась, что их с военруком ничего не связывает, кроме ее чувства сострадания ко всякому несчастному.

Из чувства же сострадания она еще какое-то время ходила в гости к Людмиле Михайловне, и та даже кормила ее вполне сносными обедами. Но все равно с мамиными обедами им было не сравниться. Увы — мама была далеко. Они с отцом на три года уехали в Монголию на заработки, и Аля только в письмах могла пожаловаться маме на 5 А…

Тамара прервала грустные мысли Али и вернула ее к суровым будням.

— Представляешь, завтра детсад на карантин закрывают, а у меня уроки. Что делать с Вовкой, не знаю. Жорик в плавании, Сашка сам на улице гоняет как оглашенный, Вовка за ним не поспевает.

— У меня тоже завтра три урока — первый, третий и пятый.

— Ну тебе и расписание составила завуч!

— Всем не угодишь, — Аля относилась к лишениям такого рода стоически. Конечно, Крауз расписание ставили поудобнее — три первых урока подряд, или последние без всяких «окон», а ей, как самой молодой и безответной, выпадало самое неудобное время.

Тамара посидела в кресле, о чем-то думая, и решительно встала.

— Пойду к директрисе, пусть что-нибудь придумает. Не могу же я Вовку одного оставлять. Они у меня вчера за два часа чуть кухню не спалили.

— Да ты что?

— Правду говорю. Сашка решил на плите костер развести, поджег охапку газет, а когда они разгорелись — испугался. Стал их сбрасывать под кухонный столик. Прихожу — весь столик в копоти. Говорю: «Чья работа?» Сразу рассказал, спасибо, хоть не врет. Вовка в жизни бы не признался. Спрашиваю: «А тушил кто?» Говорят, оба тушили. Кран, слава богу, рядом, так они стаканами заливали. Все убрали, мусор вынесли, а столик помыть не догадались. И как их оставлять одних? Сейчас соседка присматривает, а завтра она не сможет, сама к внукам едет…