Закулисье Февраля. Масоны, заговорщики, революционеры - Константин Писаренко

Морозов в 90-х годах был еще весьма далек от революционных настроений. Он еще дружил с проживавшим тогда в Москве молодым помощником присяжного поверенного А.В. Кривошеиным, и был, мне кажется, под сильным влиянием консервативно-славянофильских идей, которых держался Кривошеин. Близкий нам человек во время нашего студенчества, почти свой в наших семьях, А.В. Кривошеин пользовался огромным успехом в московском купеческом “свете” и, в особенности, среди дам и девиц. Кривошеин был тогда восторженным эстетом, декламатором стихов и любителем живописи.

Дом известного купца-мецената Саввы Мамонтова давал тогда тон московскому купечеству. Оттуда, я думаю, и литературно-театральные увлечения Морозова, и его сближение с Художественным театром, а потом и с Максимом Горьким. А через последнего оставался один шаг и до близости к “революции”. Конечно, я ни на минуту не сомневаюсь, что Морозов никогда не был революционером взаправду, а просто “блажил”, или, как говорится, с жиру бесился, сыпля деньгами на револющю. Он делал это исключительно из своеобразного политического снобизма, то есть играл в ту опасную игру, которая и привела его к преждевременной трагической кончине…

Морозов до конца жизни держался по семейным традициям старой веры; но по складу своих мыслей он был либералом-позитивистом и не имел никаких религиозных запросов. Допускаю даже, что он был атеистом, и, во всяком случае, полным религиозным индифферентом. Беспринципный сибаритизм, тщеславие и лесть окружающих, вот что его сгубило.

Сообщу в кратких чертах, что у меня осталось в памяти из слышанного о последних годах жизни С.Т. Морозова от самых близких ему лиц, а частью и по моим личным к нему отношениям…

Первым моральным ударом для Морозова была устроенная революционерами (а, может быть, и “зубатовцами”) забастовка на его фабрике в Орехове-Зуеве. Он себя мнил передовым фабрикантом, благодетелем рабочих, и вот у него, чуть ли не у первого, забастовка на фабрике. Этот случай произвел на Морозова угнетающее действие. Помню, я застал его совершенно подавленным и растерянным…

Преследуемый революционерами, Морозов решил бежать с семьею за границу. Поместившись со всеми удобствами в международном вагоне, переехав через границу, он почувствовал себя успокоенным. Однако, благополучие продолжалось недолго. На одной из станций в Германии Морозов вышел позавтракать, но тотчас же поспешно вернулся в вагон, бледный и совершено расстроенный. На расспросы семейных он отрывочно отвечал, что на станции среди толпы он опять увидел того “некоего”, страшного, который преследовал его в России, а теперь, очевидно, следует за ним по пятам и за границей.

На семейном совещании в вагоне тотчас же решено было изменить ранее намеченный маршрут, чтобы скрыться от филера-террориста. Но куда бы Морозов ни приезжал, следящий за ним агент оказывался там же… Морозов “бросился” на Ривьеру. Я слышал от его семейных, что за границею он именно “бросался” из города в город, надеясь замести следы, как зверь на угонке. Один, близкий ему человек, случайно встретивший его в эту последнюю его поездку в Париже, рассказывал мне, что он не мог признать прежнего Савву: подавленность его настроения граничила почти с сумасшествием.

На Ривьере Морозов избрал местом жительства скромную виллу в тихом малолюдном местечке около Ниццы – Гро де Кан.

Потом… вот что случилось, по расказам его близких:

На следующий день по приезде… Морозов в хорошем настроении утром вышел на прогулку, сказав дома, чтобы ему подали к завтраку землянику со сливками. Эта подробность доказывает, что в этот день у Морозова не было и мысли о самоубийстве. Но одинокая прогулка его продолжалась недолго. Через некоторое время кто-то из французской прислуги увидел, как Морозов, как бы кем-то преследуемый, в ужасе бежал по саду в направлении к своей вилле. Ворвавшись в свой дом, несчастный, никому ничего не объясняя, заперся в своей комнате, из которой тотчас же послышался выстрел… И все было кончено. Что случилось на прогулке с Морозовым, так и осталось для всех его близких тайной…

Русскому консулу Л.В. Иславину первому было сообщено полицией о самоубийстве Морозова, и им тотчас же был командирован чиновник консульства на место происшествия… Вилла, которую избрал себе для жительства Морозов, была маленьким домиком, затерянным в зелени…

Прошло четверть века от описываемого мною события… Некоторые подробности, конечно, мог я запамятовать. Но за верность главных штрихов моего рассказа могу поручиться, ибо все это слышал я тогда же от самого близкого к покойному лица».

Возрождение. 1931. № 2246. С. 2, 3; № 2250. С. 5.

Из воспоминаний Александра Александровича Мосолова о разговоре с Д.Ф. Треповым 9 января 1905 года

«Вечером того же дня ко мне пришел Дмитрий Федорович Трепов, чтобы проститься с моей женою, – его сестрою, – так как он собирался выехать в действующую армию на Дальний Восток. Говоря со мною о виденных за эти дни беспорядочных действиях полиции и войск, он сказал, что полиция, видимо, не имеет точных инструкций и действует крайне неумело. Между прочим, он нашел особенно неуместным, что войска наступают фронтом иной раз на припертую к стене толпу. Это вызывает ожесточение толпы и заставляет ее оказывать противодействие; следовало бы войскам и полиции стараться вклиниваться в толпу и отрезанные части вгонять во дворы домов, где поодиночке полиции записывать имена и так же поодиночке выпускать, когда толпа рассеется. Главных же крикунов препровождать в участки, где подвергать краткому допросу, после чего и их выпускать. Таким образом, по его словам, ему в Москве удавалось многократно рассеивать толпу без кровопролития.

Говоря о своей будущей судьбе, Трепов мне сказал, что, как ему ни тяжело расставаться с семьею, которую оставляет в Петербурге в такое тревожное время, но он счастлив, что едет на фронт, подальше от тяжелой административной ответственности. На мое возражение, что, именно, в это время он, в сущности, не имеет права не предложить воспользоваться его полицейскою опытностью, Трепов в большом волнении ответил, что, по приезде в Петербург, он доложил государю причины, побудившие его возвратиться к строевой службе, и при этом случае высказывал царю, что в данный момент считает необходимым систематическою строгостью восстановить порядок в России, но, одновременно с этим, вводить постепенно и последовательно либеральные мероприятия, клонящиеся к установлению конституционного порядка. Причем спросил императора, принял ли он окончательное решение относительно дарования конституции и неуклонного ее проведения. Получив уклончивый ответ государя, Трепов решил твердо настаивать на своем отъезде на Дальний Восток, полагая, что, в таком случае, никакой пользы он принести не сможет на административном посту, на занятие которого ему намекал царь.

После этого разговора Трепов взял с меня слово не упоминать Фредериксу о его пребывании в Петербурге, чтобы не помешать его отъезду, и мы простились».

Мосолов А.А. При дворе последнего российского императора. М., 1993. С. 195.